|
|
От
|
Комендор
|
|
|
К
|
Комендор
|
|
|
Дата
|
25.05.2001 15:38:16
|
|
|
Рубрики
|
Современность;
|
|
Полный текст интервью. Дабы не было "не читал, но все вранье"
Я и без ноги буду Родину защищать.
О Николае Зацепилине, кавалере ордена Мужества, старшем сержанте, командире разведгруппы, писали многие газеты, а РТР сняла о нем и его однополчанах сорокаминутный документальный фильм "Разведбат" - о парадоксах второй чеченской войны, о том, как разведчиков без подготовки и специального снаряжения использовали в качестве штурмовых бригад.те, командире разведгруппы, писали многие газеты, а РТР сняла о нем и его однополчанах сорокаминутный документальный фильм «Разведбат» — о парадоксах второй чеченской войны, о том, как разведчиков без подтовтовки и специального снаряжения использовали в качестве штурмовых бригад.
Николай—кандидат в мастера спорта по биатлону, этакий русский ДольфЛундгрен, косая сажень в плечах, рост под 190, в тридцатилетнем возрасте перенес ампутацию правой ноги. Произошло это 11 декабря 1999 года в Чечне, на высоте 338 в предместьях сопки Гекаловская, что в Старопромысловском районе. Николай напоролся на мину, которая разворотила правую ногу до пятки и почти оторвала правую руку возле локтя. Но перед этим две разведгруппы уничтожили более 30 боевиков и откорректировали огонь артиллерии, которая разгромила вражескую минометную батарею. В это время к “духам” подоспела помощь. И, отступая с боем, пять километров под автоматным и гранатометным огнем тащили товарищи истекающих кровью сержанта Зацепилина и снайпера Михаила Засипенко. Путь занял у ребят больше четырех часов. Можно ли было спасти Николаю ногу — неизвестно: открытая рана, грязь, упущенное время. Военврачи в грязном прифронтовом госпитале Владикавказа ногу решили отнять почти до самого колена. Руку, к счастью, спасли.
— Депрессии у меня особой после этого не было, — рассказывает Николай. — Хотя нет, вру. Первый раз я плакал еще в полковой санчасти, когда понял, что из-за ноги не смогу довоевать. Не ногу мне было жалко, мне надо было эту войну пройти до конца, закончить ее. Когда меня перевезли в ростовский госпиталь, однажды взрыв приснился во всех подробностях. Но что интересно, наяву я его вообще не помню. После этого сна было уж очень не по себе. Но потом я ребят вспомнил погибших, командира своего Сашку Соловьева, старшего лейтенанта — он тоже попал на мину, сейчас глухой, почти слепой, руку оторвало, лицо изуродовано. И подумал: какого черта? Жить надо, а не переживать... И все-таки я не выдержал — заплакал во второй раз: 31 декабря 1999 года, когда смотрел по телевизору, как Ельцин отказывался от власти. В тот момент я почувствовал себя оскорбленным: он же взял ответственность на себя развязать эту войну и отставкой уходил от этой ответственности... С тех пор я уже не переживал — ни тогда, когда сталкивался с откровенной ложью, ни когда с хамством или предательством,
Корни зацепилинского оптимизма, пожалуй, кроются в детстве. Мама серьезно болела, за детьми ухаживать не могла, отец умер от рака, когда Николаю было 12. Николай и еще четверо детей остались на попечении у старенькой бабушки. Именно тогда он, старший, почувствовал ответственность за младших, понял, если будет ныть — семья развалится. И поэтому все делал улыбкой, и братьев и сестру
приучил радоваться жизни.
Мы сидим с кавалером ордена Мужества Николаем Зацепилиным в убого обставленной комнате «хрущевки», которую он снимает. Своего жилья у него нет, да и откуда взяться квартире у сироты? В Орле живет уже лет 15 — и все скитается по чужим углам. Снять отдельную квартиру на пенсию по инвалидности — 1300 рублей — Зацепилин позволить себе не может. Как не может позволить себе хороший протез — искусственная нога германского производства вместе с дорогой стоит запредельные деньги — от 10000 баксов и выше. Его нынешний протез — результат благотворительности Орловского протезно-ортопедического центра, получен им год назад, но уже доставляет неприятности: нога, лишенная привычной нагрузки, как говорят в народе, “сохнет”, и ходить Николаю уже не просто неудобно, а больно.
— Знаешь, я постоянно слышу: вы, контрактники, воюете за деньги. И всегда отвечаю встречным вопросом: а ты пойдешь воевать за одни только деньги? 900 рублей в сутки, а ты попробуй эти сутки даже не повоюй, а просто поживи. Потому что, если ты трус или сволочь, это выяснится после первого же приказа. На этой высоте полегло шесть человек из 24. Вчера. Но сегодня её опять нужно штурмовать. Вот тебе, парень, бешеные деньги — 900 рублей, иди штурмуй. Знаешь, сколько их было таких, героев по пьяни? Мы их называли «герои до Моздока». В поезде едет — пальцы гнет, послушать — так Рэмбо. Протрезвеет, быстренько рапорт напишет, и нет его. Сколько таких? Да процентов 25. Вот они ехали воевать только за деньги.
В контрактники идут люди от 25 до 35 лет. Те, кто срочную служил, да что там, воспитание получил при советской власти. И как эти времена сейчас не критикуют патриотизм у людей был. А сейчас «патриотизм» — смешное. слово. Не для нас, конечно. А потом смерть — она все расставляет по своим местам. Может, в аффекте не так и страшно грудью на амбразуру. Срочников у нас таких, рейнджеров, много было: встанет на колено и поливает из автомата. Но это только поначалу. Как железом перекрестит, даже если не самого, а рядом кого-нибудь, все — как бабка отшептала. На войне по-настоящему тяжело другое: сутки на холоде, мокрый, отползал по оврагам, возвращаешься на базу, а там — пустая холодная каша, вшивая палатка... Война — это кровь, слезы. И усталость жуткая: и физическая, и психическая, а вовсе не “Ура! В атаку!”, ордена и благодарные сограждане. А что касается денег — во всем мире солдаты воюют- за деньги. Мы продаем государству свою жизнь, почему мы должны делать это бесплатно? Почему врач или учитель гордится своим трудом, хоть и получает за него мизерную зарплату, а я должен стыдливо ножкой пол ковырять и объясняться. Да, я контрактник. И веришь или нет, даже горжусь тем, что ногу за Родину потерял, а не по пьяной лавке под электричку попал.
— Коля, я думаю, ты не первый раз слышишь этот вопростебе приходилось убивать? Не палить в белый свет как в копеечку, не зная, твоя пуля или соседа, а вот конкретно? Кошмары не мучают?
—Ты интересная... Я, конечно, разведчик. Задачи разведки знаешь? Первое: тихо пришел, тихо посмотрел, тихо ушел. Второе: пришел, устроил засаду, взял «языка», вернулся. А нас тогда кинули штурмовать эту чертову высоту, без артподготовки, без бронетехники, да что там — рожков банальных, автоматных не было. Патронов завались, но как их в бою в рожки набивать — неизвестно. Конечно, убивал... Хотя крыша не ехала, пытать, например, не пытал. И в мыслях не было. Даже после того, как увидел тело медички, которую чеченцы посадили на кол, после присланных «на обмен» отрезанных голов наших пацанов...
— Насколько я знаю, ты православный. Как верующему на войне?
— Это война. Не важно, как называется происходящее в Чечне в течение пяти лет в средствах массовой информации: “анттеррористическая операция”, “межнациональный конфликт”... А на войне убивать не грех, сколько замечательных русских полководцев канонизировали, знаешь? А хочешь, расскажу, как в Бога уверовал? По-настоящему. Разворотило мне ногу, а Мишку Засименко, снайпера нашего, еще сильнее ранило. Ребята нас выносили из последних сил. В общем, выбрались мы, легли передохнуть. В меня шприц-тюбиков понатыркали, а промедол уходит с кровью. И холодно, так холодно, что уже кажется, что тепло. От лекарства я то отрубают», то в себя прихожу. Но не сознание теряю, а будто сны вижу — сумбурные такие, быстрые. Вдруг свет полился золотыми хлопьями... Глаза открываю - холодно, неприятно. Нет, думаю, закрою, погреюсь. И опять видение: туман — и по колено в тумане Мишка Засименко, идет по образовавшемуся проходу к яркой зеленой поляне, за которой вдалеке виднеется лес. Красота — неописуемая. Мишка обернулся — и ждет меня. А я очень испугался, открыл глаза и попросил друга “Дим, я умираю, не дай мне заснуть”. И он все время держал меня за руку. А я уже знал, что Мишка умер – ушел на зеленую поляну к сказочному лесу.
— Тебе не кажется, что посылать «на убой» 18-летних мальчишек — это чудовищное преступление государственного масштаба? Вас, взрослых мужиков, которые знали, на что шли, до слез жалко, а пацанов этих — тем более...
— Конечно, жалко. Но иной срочник лучше любого контрактника воюет. Во-первых, они жестче, рискованней, они умом понимают, что такое смерть, а сердцем, душой, печенками еще не прочувствовали. И бывает так, что одна такая смертельно-рискованная выходка спасает жизнь целой роты. Во-вторых, они моложе, легкие не прокурены, рефлексы не пропиты — многие быстрее, выносливее старших товарищей. Это я никогда особо не пьянствовал, а уж после того, как в госпитале заразили гепатитом В, и вовсе не пью. А многие контрактники уже просто не могут того, что запросто делают 18-летние пацаны. А в-третьих, знаешь, мы их берегли все-таки, уму-разуму как могли учили. «В бой идут одни «старики», помнишь, кино такое было?..
А что касается нарушения закона, на войне и без lсрочников бардака хватает. Серега Соколов рассказывал, как с него контуженого в госпитале форму вшивую, окровавленную сняли и, естественно, выкинули. По закону во время боевых действий через. три месяца форму вообще должны списывать. Так он в Нижнем Новгороде три ^дня: к одной грымзе ходил, чтобы деньги свои получить. И все равно взятку пришлось совать в 2500 рублей за то, чтобы она ему его законные деньги отдала, и за форму ему пришлось заплатить, и даже за фляжку, которую ему никто выдавать и не собирался
—Бытует мнение, что все, кто воевала Чечне, возвращаются оттуда наркоманами. Это так?
— Чушь собачья. Эти «аллах акбар» — может, и потребляют чего, не знаю. А мы— люди взрослые, у нас уже «пионерская зорька» не играет. А потом, я же говорил — мы разведчики, нам ясная голова нужна. Если заговорили о беззаконии, хочешь расскажу тебе историю полковника Буданова? В новогоднюю ночь с 1999 на 2000 год в 800 метрах, т.е в зоне прямой видимости от наших, от договорного села Дюбаюрт, ребята, человек 60, напоролись на засаду. Их просто убивали на глазах у своих в течение шести часов. А приказ командования был — не вмешиваться, село-то договорное, чеченцы вроде как сами там порядок должны поддерживать. Так что любые активные действия могут быть расценены, как провокация. Ребята по рации просили помощи у своих, но никто не откликался: приказ командования не вмешиваться. Единственный, у кого нервы не выдержали смотреть, как русских парней режут, как на бойне, был полковник Буданов. Послал он туда два танка. Хватило. Боевики, те, кто успел, быстро сдернули. Наших успели спасти человек 20, не больше. А потом устроили ему разнос за боевые действия в договорном селе. Девушку несчастную приплели. Там этих «девушек», снайперов, пачками убивают. И не верь, что все русские парни на войне благородные, как гусары. И убивают, и насилуют. Война! При мне поймали срочники дуру одну, хохлушку-снайпера. На свадьбу себе девчонка приехала подзаработать, братьев-славян помочить... Ну заволокли ее в БТР, голодные же до баб пацаны... Но майор помешал изнасилованию, прямо в БТРе и кончил ее в голову. Хоть бы вывел из машины, вот нам радости мозги собирать! Бабы эти, снайперы, безумные, как сортирные крысы. Любимое развлечение: лежит она где-нибудь на позиции и по рации с нашими пацанами общается. Жрачки, говорит, до хрена, шнапс, приходи, касатик, повеселимся. Обещает не убивать, а только ноги прострелить, гуманистка. А арабка какая-то на связь вышла — та обещала свинцовый привет нашим половым органам.
— Тебя послушать, так ты женоненавистник какой-то получаешься...
— С чего ты взяла? Просто женщине на войне не место. Так я тебе скажу: у нас в роте была женщина, медичка, капитан. Красивая, умная... Только какие могут быть чувства, если мы с ней вместе с одном окопе нужду справлять вынуждены... Вот такая вот ситуационная этика. Женщина должна ждать солдата дома. Мать, жена, сестра...
- Николай, нескромный вопрос: а у тебя девушка есть? Тебя ждали с войны домой?
— С войны не ждали. Мы с Олей познакомились уже после того, как я стал инвалидом. Мы любим друг друга и собираемся пожениться. Но все упирается в проблему жилья. Вот повезло мне одноногому найти красивую, добрую русскую девушку, для которой главное в человеке — его душа. А привести мне молодую жену некуда. Квартира мне по закону положена и даже обещали дать в ближайшее время. Но... Пока воз и ныне там.
— А что вообще должно сделать для тебя государство? Ведь ты потерял ногу ради его существования, стал инвалидов...
—Должны квартиру дать или денег на ее покупку. Положена машина — то ли «Ока, то ли «Таврия», не знаю точно. А выдали 7200 рублей за тяжелое ранение и потом еще 32 тысячи за инвалидность. Если бы признали негодным к военной службе, дали бы еще 45 тысяч, но — анекдот — я к воинской службе ограниченно годен. Я представлю себе это так: положить меня за пулемет в стратегически важном направлении и протез отнять... Ну что ж, если патронов побольше и консервов оставят, за Родину я согласен, безо всяких шуток. А еще мне в течение пяти лет каждый год надо медицинскую комиссию проходить, подтверждать II группу инвалидности. Наверное, надеются, что у меня за пять лет новая нога вырастет... •
—Реально ли тебе и таким, как ты, найти работу?
— Даже те, кто вернулся с войны без инвалидности, находят работу с трудом. Считается, что у всех у нас проблемы с головой. Таких, как я, берут на работу в двух случаях: или по очень хорошему знакомству, или из-за налоговых льгот. Мне один говорил, что, трудоустроив инвалида, он неплатит налог с зарплаты двух других рабочих. А для меня лично — подумай сама — какая может быть работа: ходить долго и многая не могу, машину водить тоже. Так что остается сидячая работа. А для этого нужно высшее образование и знание компьютера. Поступать я собираюсь этим летом в Орловский госуниверситет, на юрфак или на истфак. А от компьютера у меня начинает жутко болеть голова. Хотя, говорят, это дело привычки...
Вечером дома я читала стихи Николая Зацепилина, он как будто бы сознательно избегает этой темы — Чечня. Но почему меня не покидало ощущение, что Чечня в стихах будто преследует Николая. А, впрочем, может, это мне только кажется. Судите сами.
Ирина ПОТАПОВА