От Дмитрий Козырев Ответить на сообщение
К И.Пыхалов Ответить по почте
Дата 08.08.2006 09:02:38 Найти в дереве
Рубрики WWII; Версия для печати

Как Вы прокомментируете такой текст?

http://fat-yankey.livejournal.com/4598.html

Про "бегство" на дачу нам известно из двух основных источников - из воспоминаний Никиты Сергеевича Хрущёва, где он пересказывает слова Берия, и из воспоминаний Анастаса Ивановича Микояна. Вот рассказ Берия, в пересказе Хрущёва:
... когда началась война, у Сталина собрались члены Политбюро. Не знаю, все или только определенная группа, которая чаще всего собиралась у Сталина. Сталин морально был совершенно подавлен и сделал такое заявление: "Началась война, она развивается катастрофически. Ленин оставил нам пролетарское Советское государство, а мы его просрали". Буквально так и выразился. "Я, — говорит, — отказываюсь от руководства", — и ушел. Ушел, сел в машину и уехал на ближнюю дачу. "Мы, — рассказывал Берия, — остались. Что же делать дальше? После того как Сталин так себя показал, прошло какое-то время, посовещались мы с Молотовым, Кагановичем, Ворошиловым (хотя был ли там Ворошилов, не знаю, потому что в то время он находился в опале у Сталина из-за провала операции против Финляндии). Посовещались и решили поехать к Сталину, чтобы вернуть его к деятельности, использовать его имя и способности для организации обороны страны. Когда мы приехали к нему на дачу, то я (рассказывает Берия) по его лицу увидел, что Сталин очень испугался. Полагаю, Сталин подумал, не приехали ли мы арестовать его за то, что он отказался от своей роли и ничего не предпринимает для организации отпора немецкому нашествию? Тут мы стали его убеждать, что у нас огромная страна, что мы имеем возможность организоваться, мобилизовать промышленность и людей, призвать их к борьбе, одним словом, сделать все, чтобы поднять народ против Гитлера. Сталин тут вроде бы немного пришел в себя. Распределили мы, кто за что возьмется по организации обороны, военной промышленности и прочего". (Хрущёв Н.С. Время. Люди. Власть. (Воспоминания). Книга I. — М.: ИИК "Московские Новости", 1999, c.301)
Хрущёв не даёт точной даты события. История рассказана так, что с одной стороны напрашивается дата 22 июня, но с другой стороны в самый первый день войны врядли её развитие воспринималось столь уж катастрофично. Tочнее датирует и более подробно излагает ход событий Микоян:
На седьмой день войны фашистские войска заняли Минск. 29 июня, вечером, у Сталина в Кремле собрались Молотов, Маленков, я и Берия. Подробных данных о положении в Белоруссии тогда еще не поступило. Известно было только, что связи с войсками Белорусского фронта нет. Сталин позвонил в Наркомат обороны Тимошенко, но тот ничего путного о положении на западном направлении сказать не мог. Встревоженный таким ходом дела, Сталин предложил всем нам поехать в Наркомат обороны и на месте разобраться в обстановке.

В наркомате были Тимошенко, Жуков и Ватутин. Жуков докладывал, что связь потеряна, сказал, что послали людей, но сколько времени потребуется для установления связи — никто не знает. Около получаса говорили довольно спокойно. Потом Сталин взорвался: "Что за Генеральный штаб? Что за начальник штаба, который в первый же день войны растерялся, не имеет связи с войсками, никого не представляет и никем не командует?"

Жуков, конечно, не меньше Сталина переживал состояние дел, и такой окрик Сталина был для него оскорбительным. И этот мужественный человек буквально разрыдался и выбежал в другую комнату. Молотов пошел за ним. Мы все были в удрученном состоянии. Минут через 5-10 Молотов привел внешне спокойного Жукова, но глаза у него были мокрые.

Главным тогда было восстановить связь. Договорились, что на связь с Белорусским военным округом пойдет Кулик — это Сталин предложил, потом других людей пошлют. Такое задание было дано затем Ворошилову.

Дела у Конева, который командовал армией на Украине, продолжали развиваться сравнительно неплохо. Но войска Белорусского фронта оказались тогда без централизованного командования. А из Белоруссии открывался прямой путь на Москву. Сталин был очень удручен. Когда вышли из наркомата, он такую фразу сказал: "Ленин оставил нам великое наследие, а мы, его наследники, все это просрали..." Мы были поражены этим высказыванием Сталина. Выходит, что все безвозвратно потеряно? Посчитали, что это он сказал в состоянии аффекта.

Через день-два, около четырех часов, у меня в кабинете был Вознесенский. Вдруг звонят от Молотова и просят нас зайти к нему. У Молотова уже были Маленков, Ворошилов, Берия. Мы их застали за беседой. Берия сказал, что необходимо создать Государственный Комитет Обороны, которому отдать всю полноту власти в стране. Передать ему функции правительства, Верховного Совета и ЦК партии. Мы с Вознесенским с этим согласились.

Договорились во главе ГКО поставить Сталина, об остальном составе ГКО при мне не говорили. Мы считали, что само имя Сталина настолько большая сила для сознания, чувств и веры народа, что это облегчит нам мобилизацию и руководство всеми военными действиями. Решили поехать к нему. Он был на ближней даче.

Молотов, правда, сказал, что Сталин в последние два дня в такой прострации, что ничем не интересуется, не проявляет никакой инициативы, находится в плохом состоянии. Тогда Вознесенский, возмущенный всем услышанным, сказал: "Вячеслав, иди вперед, мы за тобой пойдем", — то есть в том смысле, что если Сталин будет себя так вести и дальше, то Молотов должен вести нас, и мы пойдем за ним.

Другие члены Политбюро подобных высказываний не делали и на заявление Вознесенского не обратили внимания. У нас была уверенность в том, что мы сможем организовать оборону и сражаться по-настоящему. Однако это сделать будет не так легко. Никакого упаднического настроения у нас не было. Но Вознесенский был особенно возбужден.

Приехали на дачу к Сталину. Застали его в малой столовой сидящим в кресле. Увидев нас, он как бы вжался в кресло и вопросительно посмотрел на нас. Потом спросил: "Зачем пришли?" Вид у него был настороженный, какой-то странный, не менее странным был и заданный им вопрос. Ведь по сути дела он сам должен был нас созвать. У меня не было сомнений: он решил, что мы приехали его арестовать.

Молотов от нашего имени сказал, что нужно сконцентрировать власть, чтобы поставить страну на ноги. Для этого создать Государственный Комитет Обороны. "Кто во главе?" — спросил Сталин. Когда Молотов ответил, что во главе — он, Сталин, тот посмотрел удивленно, никаких соображений не высказал. "Хорошо", — говорит потом. Тогда Берия сказал, что нужно назначить 5 членов Государственного Комитета Обороны. "Вы, товарищ Сталин, будете во главе, затем Молотов, Ворошилов, Маленков и я", — добавил он.

Сталин заметил: "Надо включить Микояна и Вознесенского. Всего семь человек утвердить". Берия снова говорит: "Товарищ Сталин, если все мы будем заниматься в ГКО, то кто же будет работать в Совнаркоме, Госплане? Пусть Микоян и Вознесенский занимаются всей работой в правительстве и Госплане". Вознесенский поддержал предложение Сталина. Берия настаивал на своем, Вознесенский горячился. Другие на эту тему не высказывались.

Впоследствии выяснилось, что до моего с Вознесенским прихода в кабинет Молотова Берия устроил так, что Молотов, Маленков, Ворошилов и он, Берия, согласовали между собой это предложение и поручили Берия внести его на рассмотрение Сталина.

Я считал спор неуместным. Зная, что и так как член Политбюро и правительства буду нести все равно большие обязанности, сказал: "Пусть в ГКО будет 5 человек. Что же касается меня, то кроме тех функций, которые я исполняю, дайте мне обязанности военного времени в тех областях, в которых я сильнее других. Я прошу назначить меня особо уполномоченным ГКО со всеми правами члена ГКО в области снабжения фронта продовольствием, вещевым довольствием и горючим". Так и решили.

Вознесенский попросил дать ему руководство производством вооружения и боеприпасов, что также было принято. Руководство по производству танков было возложено на Молотова, а авиационная промышленность — на Маленкова. На Берия была оставлена охрана порядка внутри страны и борьба с дезертирством.

1 июля постановление о создании Государственного Комитета Обороны во главе со Сталиным было опубликовано в газетах.

Вскоре Сталин пришел в полную форму, вновь пользовался нашей поддержкой. 3 июля он выступил по радио с обращением к советскому народу. (Микоян А.И. Так было. — М.: Вагриус, 1999.)
Таким образом, по Микояну Сталин уехал на дачу 29 июня, а уже 1 июля кризис был разрешен.

Трудно сказать, насколько два этих источника независимы. С одной стороны в голову и Берия и Микояну при виде Сталина пришла почти одинаковая мысль о боязни ареста, что, согласитесь, странно. Подозрительны и совпадения в логике изложения. С другой стороны Микоян рассказывает неизвестные подробности и чётко привязывает события к указу об образовании ГКО. Как мы далее увидим и датировкиа Микояна достаточно правдоподобна.

ЧТО ЕЩЁ НАМ ИЗВЕСТНО?

Где мы можем опереться на документы и другие источники? Во-первых это, конечно, журнал посещений кабинета Сталина, где фиксировалось время входа-выхода всех посетителей кабинета. Журнал подтверждает датировку Микояна - 29 и 30 июня приема посетителей Сталин не вёл.

Вероятнее всего 29-го июня Сталин всё же был еще в Москве и работал. Посещение Сталиным Наркомата обороны в этот день подтверждает в своих воспоминаниях и Жуков (не упоминая, правда, свои рыдания):
29 июня И. В. Сталин дважды приезжал в Наркомат обороны, в Ставку Главного Командования, и оба раза крайне резко реагировал на сложившуюся обстановку на западном стратегическом направлении. (Жуков Г К. Воспоминания и размышления. Том 1. — М.: Олма-Пресс, 2002., с.287)
Кроме того, известен документ датированный этим же днём и подписанный Сталиным и Молотовым - "Директива СНК СССР и ЦК ВКП(б) партийным и советским организациям прифронтовых областей" (1941 год. Книга 2., МФ "Демократия", М., 1998. док. № 624), обязывающий эти организации помогать армии, а при отступлении проводить тактику выжженной земли и оставлять партизанские отряды.

Отчасти, рассказ Микояна подтверждается в письме арестованного Берия в ЦК, от 1 июля 1953 г., где он обращается к разным членам узкого руководства. В его обращении к Молотову есть такие строки:
Вячеслав Михайлович! [...] Вы прекрасно помните, когда в начале войны, было очень плохо и после нашего разговора с т-щем Сталиным на его ближней даче. Вы вопрос поставили ребром у Вас в кабинете в Совмине, что надо спасать положение, надо немедленно организовать центр, который поведет оборону нашей родины, я Вас тогда целиком поддержал и предложил Вам немедленно вызвать на совещание т-ща Маленкова Г.М., а спустя небольшой промежуток времени пришли и другие члены Политбюро, находившиеся в москве. После этого совещания мы все поехали к т-щу Сталину и убедили его о немедленном организации Комитета Обороны Страны со всеми правами. (Лаврентий Берия. 1953. Стенограмма июльского пленума ЦК КПСС и другие документы, М., МФ "Демократия", 1999 с.76)
Заявление Берия ценно тем, что если Микояна и Хрущева можно обвинить в предвзятости и стремлении очернить Сталина, то Берия писал своё письмо в ЦК когда ни о каком разоблачении культа личности речи ещё не шло. Писал Берия в сильном душевном волнении, что видно по стилю текста, и как кажется, довольно искренне. Причем, аудитория письма - члены узкого руководства, которые сами все в курсе былых дел и им "горбатого не влепишь". Все это побуждает отнестись к изложению событий Берия с доверием. По крайней мере намеренного искажения фактов здесь нет.

Отдельные моменты рассказов Микояна и Хрущева/Берия подтверждают и чуевские записи бесед с Молотовым. Вот как рассказывал об этом Вячеслав Михайлович:
Поехали в Наркомат обороны Сталин, Берия, Маленков и я. Оттуда я и Берия поехали к Сталину на дачу. Это было на второй или на тертий день. По-моему, с нами был еще Маленков. А кто еще не помню точно. Маленкова помню.

Сталин был в очень сложном состоянии. Он не ругался, но не по себе было. ... Как держался? Как Сталину полагается деражться. Твердо. ... Что там Чаковский пишет, я не помню, мы о другом совсем говорили. Он сказал "Просрали". Это относилось ко всем нам, вместе взятвм. Это я хорошо помню, поэтому и говорю. "Всё просрали", - он просто сказал. А мы просрали. Такое было трудное состояние тогда. (Ф.Чуев. Молотов. Полудержавный властелин. М., Олма-Пресс, 2000. сс.60-61)
Рассказ Молотова подтверждает нам фразу "просрали" и подтверждает, что сказана она была после посещения Наркомата обороны, вероятно на ближней даче. Соотвествует микояновскому рассказу и состав компании посетившей задние на улице Фрунзе, хотя сам Микоян присутсвует в рассказе Молотова в виде "кто еще не помню точно".

С 1 июля, согласно тому же журналу посещений, Сталин начнает вести приём в обычном, для начальных дней войны, плотном графике.

1 июля действительно публикуется постановление Президиума Верховного Совета СССР о создании Государственного Комитета Обороны, чрезвычайного органа, сосредоточвшего в своих руках, на время войны всю полноту власти. Решения подобного ранга не принимались без обсуждения в кругу узкого руководства, следовательно логично предположить, что если в своём обычном месте - в кабинете Сталина - этот круг не собирался, он собрался где-то в ещё. На квартире или даче Сталина. Думаю, что из представленных свидетельств и документов, факт такого собрания можно считать установленным.

Факт но не обстоятельства.

А ЧТО ОБСТОЯТЕЛЬСТВА?

Действительно ли катастрофический ход событий на Западном фронте и неудачи на других фронтах так подействовали на Сталина, что он впал в прострацию, сказал "мы всё просрали" и самоустранился от руководства страной?

Вполне возможно. Конечно, мемуарные свидетельства ненадежны. Память человеческая склонна с течением времени искажать картину давно прошедших событий, но думаю трём свидетельствам можно доверять как минимум в том, что Политбюро (впервые за многие годы!) собралось и приняло решение без Сталина. Это говорит о многом. Такое было просто невозможно, если бы Сталин не отказался от руководства добровольно. Конечно, в голову человека (а тем более давно умершего человека) не заглянешь. Трудно сказать было ли это искренним импульсивным поступком или тонким ходом, расчитанным как раз на то, что Политбюро соберется и попросит его обратно во власть, но факт явно имел место быть.

Есть и ещё одно косвенное свидетельство в пользу того, что катастрофическое развитие событий на фронте наводило Сталина на пораженческие мысли - зондаж посла Болгарии в СССР Ивана Стаменова на предмет возможности заключения мира с Германией. Как нам известно из объяснительной записки Павла Судоплатова Совету Министров СССР, примерно 25-27 июня 1941 г. на неофициальной встрече со Стаменовым в ресторане "Арагви" он, по заданию Берия, поставил перед тем следующие четыре вопроса:
1. Почему Германия, нарушив пакт о ненападении, начала войну против СССР;
2. Что Германию устроило бы, на каких условиях Германия согласна прекратить войну, что нужно для прекращения войны;
3. Устроит ли немцев передача Германии таких советских земель, как Прибалтика, Украина, Бессарабия, Буковина, Карельский перешеек;
4. Если нет, то на какие территории Германия дополнительно претендует. (1941 год. Книга 2., МФ "Демократия", М., 1998. док.№ 651)
Стаменов от посредничества уклонился, дипломатично выразив уверенность в конечной победе СССР. Правда, впоследствии Берия на допросах показал, что зондаж проводился с целью "забросить дезинформацию противнику и выиграть время для концентрации сил и мобилизации имеющихся резервов". Однако, как говорят, в каждой шутке есть доля шутки.

И КАКИЕ ВЫВОДЫ?

Думаю, что наиболее непротиворечиво соединяет известные факты такая версия:

Утром и днем 29 июня 1941 г. Сталин работал: подписал некоторые документы и посетил Наркомат обороны, узнав там удручающие новости.

Вечером 29 июня 1941 г. после посещения Наркомат Сталин, Молотов, Берия и другие отправляются на ближнюю дачу, в Кунцево, где генсек и сделал историческое заявление, что "мы всё просрали" и что он уходит от власти.

30 июня 1941 г. Молотов собрал у себя в кабинете членов Политбюро, они наметили решение о создании Государственного Комитета Обороны и отправились к Сталину на дачу с предложением этот комитет возглавить.

Сталин за это время, вероятно, отошёл, предложение товарищей принял и с 1 июля 1941 г. вернулся к обычному ритму трудовой деятельности.