...23 февраля 1944 года, в День Советской Армии и Военно-Морского Флота, пятерка «илов», ведомая капитаном Клименко, наносила удар по фашистским позициям в районе Покровского, куда гитлеровцы, по данным воздушной разведки, подтягивали значительные силы мотопехоты и боевую технику. Задача — не дать противнику сосредоточиться, закопаться в землю.
Мы успели вовремя: орудия, танки, машины оставались еще в походном порядке. Самолеты прорвались сквозь заградительный огонь и встали в круг. Ударили первые бомбы и ракетные снаряды. Пользуясь тем, что истребителей противника не было в воздухе, наши «ишачки» присоединились к штурмовикам.
Оставив после себя бушующее море огня, мы легли на обратный курс, когда нас атаковала группа немецких истребителей, прибывшая с запозданием к Покровскому. И опять гитлеровцев оказалось больше: девять против [139] шести. И опять они пытались сковать моих истребителей пятеркой самолетов, выделив группу для атаки штурмовиков. Нехитрый расчет этот не представляло трудности сразу разгадать, и, оставив звено старшего лейтенанта Ломакина драться с основной группой, я с командиром другого звена Иваном Емельяненко контратаковал остальную четверку. Завязался бой в горизонтальной плоскости: сплошная облачность не позволяла вести его на любимых мною вертикалях. Я взял на себя ведущего немецкой группы, летавшего на самолете незнакомой мне конструкции. Дрался он довольно умело и смело, чувствовалась опытная рука, выдержка и отличная реакция чуткого истребителя. Иначе бой не затянулся бы. На малой высоте преимущество было на моей стороне, я с первых же атак понял, что машина противника тяжеловата по сравнению с моим легким и юрким «ишачком». Но вооружена она была несколько лучше: фашистский летчик держал меня под интенсивным прицельным огнем на отдаленной дистанции, и приходилось постоянно менять углы атаки. Между тем старший лейтенант Емельяненко уже успел поджечь «мессера», и тот, охваченный пламенем, нырнул в облака. А мы все дрались, отлично «понимая» друг друга с... полвиража. То и дело приходилось прерывать начатые маневры и эволюции — немец немедленно предпринимал контрмеры. Будто мы с этим гитлеровцем не раз сходились в учебных боях, досконально знаем излюбленные приемы противника и никак не можем поделить пальму первенства...
Потом я так и не смог разобраться, на чем погорел фашистский ас, где он допустил роковую ошибку, которая стоила ему жизни, — длинной очередью я вспорол ему фюзеляж и, разгоряченный этой необычной и, прямо сказать, интересной схваткой, ринулся «провожать» падающего противника. А может, сработал инстинкт [140] перестраховки: уж очень хорошо и умно дрался противник — вдруг схитрил?..
Достойный ведомый оказался у моего соперника! Всего на какие-то секунды оставил я его, погнавшись за подбитым противником, участь которого была уже предрешена, — я же воочию убедился, что очередь пришлась и по фонарю. Но этих секунд хватило, чтобы ведомый зашел мне в хвост, и не писать бы мне этих строк, не подвернись Иван Емельяненко... Ему уже ничего не оставалось, как вклиниться между мною и атакующим «мессершмиттом». Что он и сделал, не раздумывая. В секунды созрело решение. Летчик дал газ, и его самолет пронесся между сближавшимися машинами в тот момент, когда немец уже открыл огонь. Пули врезались в бензобак и фюзеляж самолета. Масло и бензин начали заливать кабину. Трудно было управлять машиной. Но Емельяненко утешало, что он сорвал атаку и спас командира....
