|
|
От
|
Artem Drabkin
|
|
|
К
|
Одессит
|
|
|
Дата
|
04.03.2009 00:13:50
|
|
|
Рубрики
|
WWII; Армия;
|
|
просто подборка
Добрый день,
Рогачев Александр Васильевич, артиллерист
Как кормили? Хорошо, но только к нам пища очень редко на передовую поступала. То мы оторвемся, то лежим под огнем и пробраться к нам не возможно. Пока бойцы с кухни с термосом доползут, пока мы выйдем из атаки… Где-то какая-то передышка и в этот момент, может в день один раз, а то и ни одного… А так сухой паек – сухари, сахар. И вдруг приползает: «Бойцы, на обед». В термосе горох с мясом - ложку не воткнешь - замерзло. Что будешь костер разводить, разогревать? Едим холодный. На Северо–Западном фронте три сухаря и пять кусочков сахара на день – все! Саперной лопатой павших лошадей рубили. Разведем маленький костерок, конину распарим - она как резина - ничего, жуем. Но знаешь, особого аппетита не было, и голода не чувствовали, потому что все время в напряжении, вымотанный и физически и морально. О еде мысли возникают, только когда из боя выйдешь, да и то они забиваются ощущением разбитости, опустошенности.
Ходько Ольга Ефимовна
Зима выдалась страшно холодной, голодной. Питание зимой как-то сразу резко ухудшилось. Раненым и нам выдавали по триста грамм хлеба, а также суп из конины, пока не съели всех лошадей. Причём, что характерно, хлеб нам иногда выдавался сухарями. То есть на Большой земле от буханки отрезали трёхсотграммовый кусок, сушили, а нам присылали уже сухари грамм по сто, наверное. И каждому выдавался на целый день такой сухарь. Мы их размачивали, но всё равно не наедались. Хлеб делался из таких ингредиентов, вроде опилок и коры, что не был хлебом в полном смысле этого слова. С кониной тоже непростая история. Сначала, когда началась война, лошадей резали. Причём, если в нашем госпитале погибала лошадь, то мы не могли её сразу распределить внутри госпиталя, а отправляли на машине на склад, общий для нескольких госпиталей. А оттуда уже конину распределяли по всем госпиталям по весу в зависимости от количества питающихся. По-тихому поделить мясо внутри своего госпиталя было невозможно: обязательно кто-нибудь доложил бы, и посадили бы неминуемо. Тогда в плане еды все друг за другом следили. Помню, у нас идёт санитарка с ведром за едой для раненых, и каждый раз обязательно пойдёт с ней какой-нибудь раненый, который поздоровее и может идти, чтобы она по пути не могла ни ложки из ведра украсть. Все злые были, все есть хотели. Хорошо, хоть не было случаев, когда раненые друг у друга еду отбирали. И то, может, потому, что у нас в основном лежачие находились, а те, что на ногах, долго не задерживались.
Вот как жили, а когда лошади закончились, так ещё тяжелее стало. Уже в супе плавала только ложка крупы, остальное – вода. Говорили: «Суп, где крупинка за крупинкой гоня¬ются с дубинкой». Не было сил. Мы запрещали друг другу говорить о еде, но других мыслей у нас не было, очень хотелось есть и днем, и ночью.
Новаковский Владимир Маркович
Самое неприятное в этой обстановке было то, что совершенно прекратился подвоз продовольствия. Не доставляли ни горячего обеда в термосах, ни сухого пайка. В течение почти целой недели питались мы одними арбузами.
Арбузы собирали сначала сзади, а когда там все выбрали, стали лазать на нейтралку. Делали это так. Собирали арбузы, ползая по бахче по-пластунски (наука все же пригодилась). Складывали их на плащ-палатке. Потом, не поднимая головы, связывали углы плащ-палатки лямками из обмоток и за эти лямки, опять-таки по-пластунски, тащили к себе в окопы. Делали это по очереди по ночам и на рассвете, когда солнце в глаза немцам. Нам казалось, что так они хуже видят. Кстати, немцы тоже лазили за арбузами на нейтралку, но вечером при закате. Жара стояла днем страшная, и арбузы служили нам и пищей и водой.
Когда, наконец, привезли и выдали паек, то это оказались хлеб и селедка. Нашему возмущению не было предела. Кормить нас селедкой на такой жаре, при фактическом отсутствии воды, нам казалось вредительством. Назревал настоящий бунт.
К вечеру в окопах появились какие-то медики, которые разъяснили нам, что длительное пребывание на изнурительной жаре резко обессоливает и ослабляет организм. И поэтому селедка в этой ситуации необходима и полезна. Для меня, да и для многих других, это было очередным жизненным открытием, и гнев куда-то ушел. Тем более, что ночью нам доставили американскую тушенку, которую все называли вторым фронтом. Нам выдали ее по банке на двоих, и хватило нам ее всего на несколько минут. Вкус ее я помню до сих пор, и таких вкусных консервов мне с тех пор не попадалось. Возможно, мне это теперь только кажется, после той голодухи.
Что же касается арбузов, то потом, еще несколько лет после войны, я не мог не только есть, но даже смотреть на них.
Малютина Елена Мироновна, летчик-бомбардировщик
Кормили очень хорошо, но все равно сгущенку из НЗ всю съедали - сладкого хотелось. И когда приходила проверяющая комиссия, доставалось экипажам капитально. После вылетов давали 100 грамм. Я не пила - отдавала стрелкам-мужчинам.
Бильдер Ефим Наумович, зенитчик
Кормили нас относительно неплохо, мне после двух месяцев на Ладоге, «ржевский паек» иногда даже казался роскошным и калорийным. Но были и времена , что мы и грибы собирали, и крапиву, чтобы как-то подкормиться. В наступлении, и один раз в окружении, нам сбрасывали с самолетов мешки с сухарями. Мешки бумажные, при ударе о землю они разрывались, и сухари рассыпались в грязи. Подымешь такой сухарь, рукавом шинели его вытрешь и ешь с аппетитом, аж за ушами хрустит . Передовая… Тут не до разносолов.
Токер Меир Файвелевич, связист
Примерно до лета 1944 года кормили нас откровенно плохо. Коня где-то рядом убьет, для нас сразу праздник - мясо! Даже ротный Урбонас с голодухи и тот стал конину есть. А простой солдат всегда думает, где бы чего-нибудь достать покушать, сама окопная жизнь заставляет его «крутиться». Лежат обломки сбитого самолета. Смастеришь из обшивки фюзеляжа красивую финку и потом меняешь ее с поваром на еду. Иногда и воровали. Тянем товарищем связь мимо какого–то дивизионного продуктового склада, стоят ящики с консервами, накрытые брезентом, и охраняет все это добро девушка–солдатка с винтовкой. Она – «Стой, кто идет?!» - «Свои». Мы прошли мимо, поздоровались, а кусок провода незаметно прицепили к одному из ящиков, и пока напарник Лев улыбался и «заговаривал зубы» караулящей девушке, я утянул ящик дальше в лес, и мы так накормили весь взвод. И даже сейчас за это не стыдно. Только люди испытавшие голод, знают, как тяжело его вынести. Но к концу войны мы уже были лучше обеспечены, у нас на повозке даже хранилось соленое сало в бочках, и у каждого отделения были свои сковородки. Жизнь приучила самим о себе заботиться, а не надеяться на начпрода и тылы. Иногда было так голодно и тоскливо, что мы кормились с охоты, где в лесу зайца подстрелим...
Копанев Александр Николаевич
Рядом с нами, на колхозных полях и личных огородах созревал отличный урожай овощей, но нам запрещалось что-либо оттуда брать. Всех предупредили, что нарушитель запрета будет расстрелян перед строем батальона.
Кормили нас только гречневой кашей и супом-пюре гороховым из брикетов. Рядом с нами, в селах Забородье и Молкуново располагались огромные свиносовхозы, многие тысячи голов высокопородистых свиней.
Но взять для питания курсантов хоть одну свинью никто не имел права, это могли расценить как мародерство, и за это можно было спокойно угодить в трибунал. Только один раз, когда во время немецкой бомбежки погибло несколько свиней, совхозные охранники передали курсантам две туши. Два дня нас кормили мясом.
Всю эту скотину так и не успели перегнать в Ленинград, все это досталось немцам. Чье-то головотяпство привело только «к существенному улучшению рациона питания солдат вермахта». Но сколько жизней ленинградцев можно было бы спасти, если бы все эти десятки тысяч голов скота и свиней своевременно отогнали бы в Ленинград!? Независимо от гибели Бадаевских складов.
Албул Семен Васильевич, пехотинец
В первом и во втором эшелоне кормили одинаково. Что сказать про питание: до нормального, конечно, там было очень и очень далеко, мы всегда хотели есть, и вечно искали, чем бы подкрепиться. Если кормили раз в день, то это еще было неплохо, ведь часто бывало, что и ни разу не кормили. Сразу вспоминаются вкусные американские консервы, они тогда считались лучше, чем наши. А разницы в снабжении у танкистов и пехоты я не заметил.
Кирячек Дмитрий Тимофеевич, самоходчик
Офицеры питались отдельно от нас, им давали спецпаек. А мы питались, как придется. В большинстве случаев кухни даже не было, питались трофеями. У нас в машине, допустим, стоял ящик галет, сверху прямо на машине валялся мешок сахарного песку. Утром встанешь, котелок сахарного песка с галетами рубанешь, и целый день есть не хочется.
Бачурин Федор Семенович
Питание было такое – те, кто в тылу, норма номер три. Это норма, скажем так, немножко маловата. 600 грамм хлеба, других продуктов я сейчас не могу помнить. Первая норма, фронтовая – 900 грамм хлеба зимой, 800 летом, мясо, рыба. Плюс жиры. В тыловой норме то же самое было, но меньше. Я в то время и рос еще, но даже мне первой нормы хватало. А третья норма – это маловато. Солдаты молодые, старикам-то попроще. Курсантский паек – девятая норма, примерно такая же, как фронтовая. На фронте и масло давали. Мясо – двести грамм, рыбы столько же.
Сусоров Михаил Николаевич
Питание сначала было одинаковым, был общий стол. И где-то уже после Сталинграда были сделаны офицерские столовые отдельно, но это, то же самое практически. Только 1 солдат готовил для нас пищу, но из тех же самых продуктов, какие давали на кухню. Вот я, например, снимал пробу на кухне и столовался вместе с офицерами дивизиона - нас в дивизионе было 12 человек: 3 командира батареи, в батарее по 2 командира взвода, - нет больше. Но в батарее иногда сами офицеры устраивали себе небольшую столовую. А при взводе управления были командир дивизиона, комиссар, начальник связи, помпотех, я, кэгэбэшник. Человек до десятка.
Были такие случаи, когда наш завпродскладом, что ли, менял часть продуктов у населения. Я помню, того полутораметрового осетра он выменял на селёдку у какого-то рыбака. У них её, видимо, не было. Мы деньги получали, иногда их давали, чтобы он купил что-то у местного населения. Раз курицу купил за деньги.
Белянкин Алексей Александрович, минометчик
Первое обычно – суп, щи. На второе там макароны, всё. Чай. Всё так было. Походная кухня – они же всё время за нами, особенно в обороне. Во время боёв так даже люди не съедали, потому что многие выбывали, их убивали. А всё это куда? Надо съедать – давали и мяса ...
Гуревич Павел Григорьевич, ГМЧ
Офицеры получали наркомовский паёк: сахарный песок, масло сливочное, крупы, табак или папиросы - "Беломор-канал" или "Гвардейские", иногда "Казбек". Большую часть своего пайка я отдавал своим солдатам. Зачем мне все эти продукты были, а они физически работали, снаряды таскали. Я чувствовал, что им это нужнее, а они за это берегли меня. Солдаты получали махорку. Насколько я помню, в Сталинграде это витебская махорка была. Солдат, надо сказать, мы кормили хорошо, старшина старался доставать.
Архипова Анна Григорьевна
Походный паек - 100 граммов сухарей в день, чайная ложка сахарного песку, 30 граммов сала, каша и гороховый суп в концентрате. Неприкосновенный запас - три банки 400-граммовых мясных консервов. Три коробки спичек. Пачка махорки (командирам выдавали легкий табак). Сухари перед выходом в рейд толкли в пыль, чтоб плотнее уложить вещмешок. На базе в Шуми-городке били оленей. Один раз даже добыли медведя. А так, плохое было у нас питание. Да и есть по-фронтовому, разумно мы еще не умели. Все сожрали за неделю. Женщины голод переносили легче, чем мужики. Но послаблений нам не было: на постах стояли наравне со всеми.
Разведчик Семен Цванг
вот она Германия! Из-за отставания тыла мы вынуждены были резать брошенный немцами скот, и жарили мясо на кострах. А в подвалах находили такие «вкусности–деликатесы», о которых ранее не слыхали, да и мечтать не могли. Мы же раньше «слаще морковки ничего не ели», а тут ... изобилие.
Соломон Френкель
Голод на Миус - фронте весной 1943 был хуже блокадного...
Немцы закрепились на высоком правом берегу реки и нам пришлось окапываться и строить оборону под непрерывным огнем врага . Каждый метр за нашими окопами, на протяжении нескольких километров, находился под немецким прицелом. Транспорт не мог подойти к линии фронта, тонул в раскисшей весенней грязи. Каждый день с передовой снимали по взводу из роты , и бойцы шли двадцать километров в тыл и тащили оттуда к своим траншеям на своем горбу боеприпасы и продовольствие . Но в основном несли боеприпасы. В сутки солдат получал 150 -200 грамм хлеба. Иногда по ночам давали треть котелка жидкого супа-баланды . И все ... Голод жуткий...Солдат -узбек был послан в тыл , чтобы принести буханку хлеба на десять человек взвода. Он вернулся без хлеба и честно сказал –«Хотите - убивайте, но я не выдержал ...и сам всю буханку сожрал...».
Убивать его не стали...Застрелил как-то из снайперской винтовки ворону и мы сварили себе супчик. Мне досталось крылышко...
Постоянные немецкие бомбежки и артобстрелы. Окопы пустые, народу в пехоте фактически не оставалось. Пополнение мы получали изредка . Все пополнение было из жителей недавно освобожденных районов Ростовской области , и зачастую из людей даже не успевших пройти минимально необходимое обучение солдатскому делу. Нами командовал начальник штаба батальона майор Поздняков, из «окруженцев лета сорок второго». Прекрасный человек, умевший поддержать наш моральный дух . Все время напевал песню : «Налей-ка рюмку Роза, я с мороза...».У нас во взводе связи была повозка ,и две лошади, одна своя –«красноармейская», другая - «трофейная», немецкая. Наш боец –ездовой, пожилой мужик Кузьменко , пришел и сообщил , что кончился ячмень для прокорма лошадей , а потом сказал – «Братки, мы же все с голоду подохнем! Давайте лошадь застрелим!». И мы застрелили «трофейную» лошадь.Нацмены сразу с ножами на тушу накинулись ...Нашли чугунок , сварили мясо , разделили между солдатами .Пришел комиссар . Дали ему конины, он нам говорит –«Майор Поздняков двое суток ничего не ел» . Мы Позднякову отнесли угощение в котелке. На следующий день мы просыпаемся, а у нас кто-то вторую лошадь украл!
Доложили командирам . В ответ – «Знать ничего не знаем! Найти и доложить!». Начали искать ее следы на передовой . Стоит батарея 45-мм-пушек. Заходим в землянку к артиллеристам. Сидят довольные «боги войны» и жрут конину.
Висит пол-туши «нашей лошади». Мы на них накинулись, что же вы б...., нашу лошадь увели?! Артиллеристы «парируют» нам в ответ - «У вас вторая лошадь есть!». Была вторая лошадь...Взяли у них подвешенную тушу и ушли.
На следующее утром поступил приказ о выводе бригады в тыл на переформировку. Мы сами запряглись в двуколку и покатили ее. Когда прибыли в тыл , то никто нас уже не спрашивал , куда подевались лошади. Все были настолько счастливы, что получили передышку от смерти и лишений, что этот эпизод показался начальству незначительным.
Под шумящие колеса песня девки горяча