Re: Пафос тут...
>Все это вылилось в террор не только времен ГВ, но и в расправу над крестьянством в начале 1920-х годов.
Это была расправа не НАД крестьянством, а ВНУТРИ крестьянства. Младшее поколение расправилось со старшим. Или, точнее, произвело принудительный передел земли, а заодно прочего имущества и деревенской власти. Причем двумя волнами - предварительно в 1917-1920 гг. (фактически процесс начался явочным порядком еще до Октябрьской революции - характерен пример таких его местных инициаторов, как Нестор Махно), и окончательно в 1929-32 гг.
Российское общинное крестьянство, особенно в "старых" регионах, имело свои вековые специфические особенности (уточню, что речь идет о последних предреволюционных поколениях):
Во-первых, регулярные переделы земли, связанные со сменой поколений и исключающие устойчивую частную собственность. Т.е. "отнять и поделить" для "центрально-русской" деревни было не преступление, а норма жизни, что-то естественное и правильное. Переделы и "выделения сыновей" происходили не без шероховатостей, но за века процесс как-то отработался.
Во-вторых, привычка решать вопросы, в том числе и имущественные, «миром» и по стихийно понимаемой «справедливости», в конечном счете опирающейся на кулачное право, а не официальным судом и по каким-то детальным письменным регламентам.
В-третьих, глубоко укорененное неуважение к старшим и высокая роль неформальных молодежных объединений (это особенно резко отличает старую русскую деревню от действительно патриархальных обществ). Старик в русской общине – не аксакал, патриарх и глава рода, а скорее «дед Щукарь»; как только человек лишался способности «пахать» в полной мере, он лишался и надела, становился приживалом без права голоса, которого могли запросто выгнать побираться в трудный год. В ней правили и задавали тон не «старейшины», а «здоровые мужики». Примечательно, что самый завидный жених в русской общинной деревне был не «из богатой семьи хорошего рода», а «самый здоровый» (на практике лучший кулачный боец) или «заводила» (т.е. неформальный вожак молодежи – по личным качествам).
Таким образом, Столыпинская аграрная реформа от 9 ноября 1906 г. о переходе наделов на частную собственность не только разрушала общину экономически, но и шла вразрез с сложившимся за века мировоззрением. Получалось, что папаша себе выбил надел во время последнего дореформенного передела, деда потом выгнал нищенствовать, а сыну уже не светит повторить этот цикл – земля теперь навечно у папаши и её можно только унаследовать, когда тот помрет. То есть до седых волос жить при родителе, работать на него и подлизываться к нему. Тогда как сынок привык решать вопросы кулаками и потешаться над старшими в похабных частушках среди сплоченной компании таких же. И при этом достаточно образован (в отличие от предшествующих поколений) для чтения социалистических памфлетов, убедительно разъясняющих справедливость и прогрессивность его стремления к переделу имущества.
И это в условиях аграрного перенаселения, вызванного не только объективными факторами (бурным демографическим ростом), но и субъективными (удержанием значительного фонда земли в государственном или помещичьем владении). Как следствие, к 1917 г. 60-65% крестьян оказались «бедняками», т.е. неспособными жить со своего надела или не имеющими его вовсе, а принужденными к наемному труду. В большой мере это была накопившаяся за 10 послереформенных лет молодежь. И на другом полюсе – 15% кулаков, эксплуатирующих наемный труд (т.е. сплошь и рядом собственных великовозрастных сыновей, племянников, свояков и шуринов).
Интуитивно ли, сознательно ли, но большевики после 1917 г. смогли воспользоваться этим многочисленным взрывоопасным элементом, привлечь его отвечающими чаяниям лозунгами, возглавить, организовать, и за счет его энергии победить в Гражданской войне.
«Красная молодежь» получила землю, отнятую у помещиков или отрезанную у «мироедов» («кулацкий элемент» сократился с 15 до 5%, и то скорее крепкосемейных, чем настоящих ростовщиков-эксплуататоров).
Однако ж аграрный вопрос разрешился только временно, а не принципиально, поскольку частная собственность на землю сохранилась. В результате в 1920-е гг. стало нарастать новое «обездоленное» поколение молодежи – еще более многочисленное (из-за высокой рождаемости при резко снизившейся детской смертности), еще более агрессивное и уверенное в своей правоте (благодаря лучшему образованию и все более глубокому и одностороннему «политпросвещению»), еще лучше организованное через пионерию и комсомол (умело подстроившиеся под традиционные деревенские посиделки с спланированным мордобоем). К 1929 г. масса этой полубезработной радикальной молодежи, которая с самого начала была важнейшей опорой и ударной силой большевиков, стала, видимо, критической. Именно она сидела в комитетах бедноты, партийных ячейках, сельсоветах, милиции, ЧОНах, и её как-то надо было пристроить и ублажить. Поэтому едва ли стоит осуждать тов. Сталина за начавшийся «великий передел» под названием коллективизация и индустриализация. Если бы он не возглавил этот процесс, процесс бы вынес его и, может быть, вперёд ногами (вместо тов. Троцкого, который в своих мечтаниях о «мировой революции» как-то упустил из виду актуальные проблемы русской деревни).
Неудивительно и странное, на первый взгляд, непротивление злу насилием, которым большинство старшего поколения встретило своё «раскулачивание», особенно в 1929 г. Ведь раскулачивателями были не заезжие жидокомиссары, а своя деревенская молодежь. Причем она воспринималась правой и с точки зрения традиционного общинного мировоззрения (поскольку восстанавливала «справедливое право на выделение» образца до 1906 г., нарушенное спущенными сверху «антимирскими» указами), и с точки зрения новой большевистской пропаганды, объявившей строительство «изобильного царства рабочих и крестьян» (т.е. светского рая на земле) через техническую революцию при сохранении уравнительной общинной справедливости (т.е. коллективизацию). Напротив, противящиеся и в собственных глазах были жлобами и куркулями, пытающимися в лично-шкурных интересах удержать землицу и скотину вопреки обычаям дедов и прадедов, а заодно и несознательным отжившим поколением, мешающим молодому прогрессивному поколению продвинуться в светлое коммунистическое завтра.
Данный процесс хорошо описан в произведениях А.П. Платонова, таких, как «Котлован» и «Впрок». Сейчас они воспринимаются как диковатый неправдоподобный сюрреализм, но на самом деле Платонов писал с натуры и сам был из «революционных слесарей».
