От Artem Drabkin Ответить на сообщение
К Ростислав1 Ответить по почте
Дата 19.01.2010 13:44:02 Найти в дереве
Рубрики 1941; Версия для печати

Черновая расшифровка моего интервью с Габбасом Жуматовым

Добрый день,

Жулматов Габбис Журматович

Моя фамилия Жулматов Габбис Журматович. Профессор Казахского национального университета имени Алка… Сейчас я уже не работаю. Но я связан с этим университетом уже более 50 лет. И в настоящее время тоже так же по-прежнему виду общественную работу, в частности, там есть Совет ветеранов войны. Я возглавляю этот Совет.
Я родился в 1918 году. Слишком старый уже. В Павлодарской области Казахстана. Баян-аул, сейчас районный центр. Это казахский поселок. Это от областного центра 200 км. Самый окраинный район области, да и Казахстана. Отец у меня учитель. Окончил Среднеазиатский университет. В последствии из этого университета выделился еще и институт. Узбекский государственный университет. Это в Самарканде. Вот это он окончил в 50-летнем возрасте. Условий сразу учиться не было. У меня есть братья. Сначала учился старший брат, потом второй брат. Когда они окончили, он пошел учиться. Среднее образование он получил в Семипалатинске. Потом некоторое время работал в областном центре районо, потом горроно. Оттуда поехал учиться в Ташкент в Среднеазиатский государственный университет. Потом позже преподавал в высших учебных заведениях. И последние годы работал в Академии наук завотдела Академии наук Казахстана. Вернее он назывался Институт языкознания. Потом научным сотрудником вышел на пенсию. Мать грамотная женщина. В основном домохозяйка. У нас было 8 детей. В Советское время двое ушли из жизни.
– В школу пошли национальную?
– Нет. Неполную среднюю окончил в Павлодаре. Потом приехал с родителями в Алма-Ату. Здесь получил средне-техническое образование на русском языке, окончил технику связи в 1937 году.
- Голод 1937 года застали?
- Да. В Алма-Ате. Я тогда учился в техникуме. Сейчас этот техникум тоже есть. Сейчас это училище. Мои родители как раз в это время жили в Алма-Ате. Это были самые тяжелые годы. Голод. Я жил в общежитии техникума. В день давали 500 грамм хлеба, сахар. Не хватало буквально, потому что других продуктов нет. Один раз баланда. Небольшой буфет в общежитии. Вроде называлась столовая, а на самом деле слишком небольшой был. Молодой организм требует.
- Подрабатывать удавалось?
- Что мы могли в то время делать?
- Вагоны разгружать.
- Вот именно. Окончил. Техникум готовил специалистов по радио, телеграфии. Этот техникум окончили 8 человек казахов. А в то время по этой специальности не было казахов вообще. Поэтому нас приняли так, как будто мы окончили уже вуз, как знающих специалистов. Этот техникум мне много дал. Потому что там преподавали крупные инженеры, академики. Ссыльные из Караганды. Академик Юрьев, крупный инженер …. Они из Караганды к нам просто их попросили, в общем, послали их, нас учить. Поэтому мы получили довольно хорошее техническое образования. После окончания должны отработать 2 года. И затем уже имели право поступить в вуз. По распределению я попал в Караганду, это шахтерский район. Попал на новостроящуюся радиостанцию. В Караганде в центре, на Большой Михайловке, строилась радиостанция. Меня туда послали. Там я работал 2 года. Потом родители вызвали меня в Алма-Ату. Там я поступил уже в другой институт, Горно-металлургический, на геолого-разведывательный факультет. Полгода учился. В конце 1939 года меня призвали в армию. С 1-го курса. Тогда обстановка была довольно сложная. Шла война в Финляндии. И наши войска не имели особого успеха в этой войне с Финляндией. Мы это чувствовали. И те, кто уже призывники, поступившие, но не смотря на это, призвали в армию. На равнее с другими моими сверстниками попал на западную границу нашей тогдашней родины, Брест-Литовск. Польская компания была уже закончена. Служил в Бресте. Нас было много. Эшелон за эшелоном отправляли на западную границу.
- Много было из Средней Азии?
- Из Казахстана было много. 2-2,5 тысячи. В начале 1939 года тоже туда призвали. И нас тоже туда призвали.
- Из Узбекистана, Таджикистана, Киргизии?
- Их было не так много. В основном это были казахстанцы. В самом городе Бресте. Потом в прилегающих укрепрайонах. И еще в самой Брестской крепости.
- На сколько это пополнение понимало русский?
- Мы, например, уже знали хорошо. С областных центров – да. В то время многие казахи уже знали русский хорошо.
- Это пополнение было подготовлено для войны, как вы считаете?
- Нет, нет, что вы… не были подготовлены. Например, многие были после окончания десятилетки в аульной школе. В то же время я не могу сказать, что совсем ничего не знали. Это же 1939-й год. Были среди нас и из далеких аулов, которые не знали русского языка. Но сама обстановка учила их.
- Вам приходилось выступать в роли переводчика?
- Да, приходилось. Со мной были сверстники из областных центров. Есть у нас районы, которые далеко от центра города, и там не все знали русский язык. Так что пришлось на ходу обучаться.
- Как вам переход от гражданской к армейской жизни? Что было самым сложным?
- Надо было привыкать к армейской дисциплине. Это сложно. У нас несколько человек попали с высшим и средним образованием. В то время в армии были в основном даже без среднего образования. Даже со средним образованием было очень мало. Четыре класса. И их призывали. Поэтому было очень тяжело. Потом армейская жизнь – это сложно, это тяжелый труд. Со мной были с высшим образованием некоторые. Могу назвать несколько фамилий. Файзалутумов, хорошо знал немецкий. Преподавал немецкий язык в Каспии… такой солидный, здоровый был. Очень трудно было шагать строевым шагом. Затем был Трумов, очень здоровый парень. Он был ассистентом нашего университета. Тогда назывался Университет имени Кирова. Еще таких несколько человек с высшим образованием. Человек 30 со средним образованием. Остальные все были с начальным образованием. Поскольку мы имели среднее и высшее образования сразу через месяц поставили командирами отделений. Меня, например, командиром отделения связи артиллерийского дивизиона.
- Какая часть у вас была?
-Артиллерийская часть. Номер 204-й гаубичный артиллерийский полк, 3-й дивизион, 2-я батарея.
- Это было в подчинении какой-то дивизии, наверное, стрелковой.
- Полк был подчинен 6-й Орловской краснознаменной дивизии. В основном дислокация в районе Бреста и Брестской крепости занимали подразделения двух дивизий – 6-й Орловской краснознаменной и 42-й дивизии.
- 42-я была в самой крепости.
- Да. На берегах западного Буга. На той стороне немцы, на этой стороне мы.
- Вы были там с 1939 года, как к вам относилось местное население?
- Хорошо. Видите, в этом районе на нашей стороне Буга жили беднейшие слои поляков. Потом белорусы в основном тоже жили. Они очень хорошо относились. До этого их освободили, западную Белоруссию и западную Украину, поэтому вот эта часть в основном состояла из белорусов. Были и поляки, но немного. Очень хорошо они относились. Знаете, даже мы служили, когда они были на нашей стороне, их территория. Всегда, когда мы появлялись в их деревне, были желанными гостями. Они всегда с молоком, с хлебом – вот так – встречали нас. Так что…
- Когда возникло ощущение, что война может начаться?
- Мы уже тогда ощущали. В конце 1939-го в начале 1940-го года. Была такая напряженная обстановка, они, во-первых, в этом районе немцы сделали разведку, шпионаж. Шпионаж был очень развит. Потом безнаказанно летели их самолеты над нами. Что там…до границы-то рукой подать. Мы спрашивали, почему же летают самолеты немцев? И почему немцы ходят, ездят свободно по улицам Бреста, никто их не останавливает? Наши командиры нам объясняли, дружественная сторона, мы соседи, вот так, успокаивающе нас. Потом на столько нахально они искали могилы своих солдат, погибших в Первой мировой войне. Под Брестом их было много. И вот поехали туда и делали вид, что они берут останки. Может, в некоторых местах они и брали, чтобы показать, что действительно этим занимаются. На самом деле они узнавали, где находятся воинские части, где штаб, где хранятся крупные боеприпасы, склады, где бензинохранилища. Все они знали. Для них уже было известно, что происходит в самой крепости и в прилегающих укрепрайонах. И в самом городе Бресте. Цель была им уже заранее известна, когда началась война. И вели точный огонь по этим объектам. На столько им было все известно, нас это просто возмущало. Как же так? Один случай расскажу. Перед этим нашего одного, я уже называл его фамилию, Турунов Файзула, его взяли в штаб 4-й армии. Там так, западный военный округ, 4-я армия 6-я дивизия и потом наш полк. И когда началась война, прямо бомбили штаб. И вот спасая штабные документы, сейф…и прямым попаданием его накрыли, когда он спасал. И вот так в первые часы войны он погиб. Таких как он было много наших призывников, работало в этом штабе.
- Как вы восприняли сообщение ТАСС от 14 июля?
- Мы уже воевали тогда. 22 июня началась война.
- Как для вас началась война?
- Мы спали. Мы жили в двухэтажных казармах, двухэтажные железные койки. И вдруг затряслось наше здание. Поздно легли, спросонку…тем более 10 часов 22 июня я должен был с группой товарищей ехать домой, нас уже демобилизовали. И затрясло…спросонку…думали, дождик идет, гроза. Кто подумал землетрясение. Откуда? Это же не Средняя Азия, здесь не может быть землетрясения. В одном нательном белье выскочили на улицу. И тут же были сражены осколками снарядов. Так в нижнем белье несколько человек погибли во дворе. Потом рядом со мной лежал 25-летний, для нас он был в возрасте человек, говорит, ребята, война. Тогда кое-как оделись, смешалось все, быстро старались одеться. Пошли к пирамиде, там наши винтовки. А тогда у нас не было автоматов. Тогда в Западном военном округе много было частей со старым вооружением. Винтовка образца 1898 года, образца Мокина… Я был командиром отделения радиосвязи со своей рацией вышли. Артиллеристы побежали к своей артиллерии. Вышли. Дошли до нашей артиллерии. Уже были тяжело раненые. Бьют, буквально накрывают, один за одним. Наша часть несколько правее от самого города, примерно полтора километра от города на юг. Южный укрепрайон, так и назывался. Южные укрепления брестского гарнизона. Мы, как воины брестского гарнизона, они так все назывались, кто был в самой крепости, и кто был в ее укрепрайонах. Все назывались – состав брестского гарнизона. Воины двух дивизий 6-й и 42-й дивизий. И вот вошли, взяли орудия, мы за ними. Я был командиром дивизиона. Поскольку корректировать артиллерией…всегда я был …с командиром батареи, или же командиром дивизиона, или командиром полка.
- Какая была рация?
- 6ПК.
- Как вообще?
- Неуклюжая была. У нас было такое изречение: 6ПК трет спину и бока. Тяжелый был. Но надежную связь можно было обеспечить, если питание есть, нормально, то всегда в мирное время мы обеспечивали связь. Вот так я поддерживал командиров нашего артиллерийского дивизиона. Связь…но какая там связь была, все это врасплох, в основном, связи не было. Офицеры потеряли управление, на столько они растерялись, что не знали, что делать. Дело в том, что дома комсостава были примерно в 800 метров, с километр. И пока они дошли до нас. 9 часов. Война началась в 4 часа утра. И вот считайте… до этого мы были без командиров. Был дежурный офицер, командир взвода, лейтенант и все. Сами себе мы…сержанты, красноармейцы были сами себе представлены. Даже в этих условиях смелые наши солдаты и командиры взяли управления на себя, сами командовали взводом. Старший сержант. Даже старшина командовал огневым взводом. Вот такая обстановка жуткая была. И пока дошли, к 9 часам только дошли к нам офицеры, комсостав. Прошло столько времени, я поражаюсь, что рядовые…казалось, он имел право уйти куда угодно, спрятаться, перейти в другую часть. Никто из нас, из тех, которые были со мной, и другие… оставались на местах. И приняли первый бой 22 июня. Они начали 22 июня 4 часа, пока обработали прошло полтора часа, сначала артиллерией, снаряд за снарядом, потом закончил обработку переднего края, потом пустили авиацию. И авиация делали тоже точные удары. Гонялись за пешими, которые шли солдатами. На артиллерии тяжелая тракторная тяга. 152-мм пушка гаубица, 1939-го года. Стреляла на 18 км. В истории войны не было, чтобы такая артиллерийская часть стояла прямой наводкой. Нам приходилось прямой наводкой, когда уже ближе остались. Первый бой мы приняли через два часа уже после начала войны. Потом они что… пустили танки. Обработали, потом пустили танки, за танками пехота. И вот так они наступали. Причем наступали спокойно, как будто шли на парад. Никто не может их задержать. Нет, тут ужу получилось так, в первом бою наш полк, не все дивизионы участвовали, в разных частях стояли, на расстоянии…18 танков истребители, до батальона пехоты истребители в первые часы войны. В первые 2-3 часа! С 9 до 12-ти часов.
- Вы в этот момент чем занимались?
- Корректировал огонь артиллерии. От нас я был с командиром артиллерийского дивизиона. Я передавал его команды. Потом я вижу, я же впереди, вижу, он дает команду, то дальность не подходит, то левее или правее, и я тут же ориентировал, я хорошо знал свою специальность, все же техническое образование. И быстро я отрегулировал это, левее там не 2, а левее 3 или 4. И снаряды ложились в цель. И много мы в первые часы войны немцев истребили. За один день войны… напечатали в газете «Известия» мое интервью. Могу отдать. Вот так мы встретили первые часы войны. Силы, конечно, были неравные. Причем они были вооружены до зубов. Хорошо одеты. Через некоторое время у нас закончились снаряды. То, что ближе мы израсходовали. Через неделю нам нечем было уже стрелять, как прежде. Отступали с боями.
- Орудия пока еще сохранились?
- Орудия сохранили. Но потом уже снарядов нет, откуда взять… не откуда. И вот привели орудия в негодность.
- Это когда произошло?
- Почти через две недели.
- Две недели воевали, как артиллеристы?
- Да. Когда закончились снаряды, нечего мне корректировать, мы остались как пехотинцы, с этой винтовкой образца 1898-го года.
-А рация?
- С собой. Но тоже долго не могли мы…потому что батареи закончились, не откуда взять батареи. И таким образом с винтовкой в руках пробивались к своим частям.
- Рацию бросили?
- Нет, взяли с собой. Что вы бросить рацию… Были в окружении. С боями небольшая часть вырвалась.
- Кто вас выводил?
- Начальник штаба полка Лукьянчиков Иван. Хороший, грамотный офицер. Причем вышли с флагом полка. Многие у нас, во-первых, погибли за эти дни. В самой цитадели, там трупы буквально под ногами. Мне рассказывали непосредственно те, которые находились там, из трупов делали оборонительные брустверы, и лежали там и вели огонь из винтовок.
- Из вашей части народ по соседним деревням не разбегались?
- Нет, нет. Видимо, это воспитание, учеба нас привели к этому, армейская закалка, патриотизм и поддержка друг друга, пожалуй, ни в одних войсках в истории такого не было, как в первые часы войны. Вот лежит тяжело раненый близи казарм, все внутренности перевернуты, вот-вот умрет, он сам чувствует это, говорит, пристрели меня. Я до сих пор это помню, стоит перед моими глазами. Ну, что ты…нам помогут, придут, вырвемся из этого кольца окружения, потерпи немножко. И когда видишь это. Тут уже… мы уже несколько дней голодные, во-первых. Во-вторых, жажда, пить хочется. Воды нет. К концу окружения, взять воду…там так, идет река Муховец, рукавами вот так обвивает западный Буг, и из этого рукавца, чтобы взять воду – стоило жизни. Это непосредственно в цитадели, перед нами, совсем по соседству.
- Как вы выходили?
- Кто как, группами. Нас вывел начальник штаба Лукьянчиков.
- Где вы вышли из окружения?
- Это главная дорога Брест–Минск, знаменитая шоссейная дорога, не чуть не уступала дорогам западной Европы в то время, в основном по этой дороге наступали немцы. А нам по этой идти не возможно. По лесам, болотам. Уже немцы нас били. Обычно немцы оставили одну дивизию, чтобы уничтожить оставшихся в живых, которые сопротивлялись. И основные силы пошли по дороге на Минск. И вот мы по обочине дороги, через лес, по минским болотам. Когда нет болот, там деревня. Если небольшая деревня, оставляют немцы небольшой гарнизон, 5-6 человек, не больше. Если большая деревня оставляют 30-35 человек, а основные силы уходят дальше. И вот мы воспользовались этим. Нас было 49 человек, когда вышли из этого окружения. Поделились на группы, кричим – ура! А вооружение – только винтовка, больше ничего нет. Но немцам врасплох застали. Автоматы у нас уже были, гранаты были. У них такие интересные гранаты с длинной деревянной ручкой, удобно бросать. Я до сих пор помню. А у нас небольшие лимонки, и то не у всех есть. Израсходовали, сколько ж можно, с тех пор прошло две недели. Вот окружаем и берем вроде криком ура! Эту деревню, в которой шесть фашистов.
- Вы их взяли в плен?
- Куда там в плен… использовали их ранцы, заставляли их носить раненых. Они нам помогли. С собой брали, они нам помогали, не куда деваться.
- Какое было в этот момент отношение к немцам?
- Для нас, молодых солдат, видя их…я вам расскажу. Шли по лесам. Вдруг небольшое озеро
Сторона В:
- Видимо, на конной тяге, мыли коней и радовались немцы, такие же, как мы 18-19 лет, солдаты в трусах. Ну как их стрелять?! Они же купаются…как их стрелять. Наше наивное представление в первые дни. Не воспринимали их как врагов. Хотя мы видели смерть. Но они же купаются без оружия, зачем их стрелять? Может, так сдадутся, вот такое представление.
- К выходу из окружения началось ожесточение?
- Да. Они тоже…немцы в первые дни войны воевали только днем. Начало в 9 часов и заканчивают с закатом солнца. Стрельба прекращается, и они отдыхают. Вот такая у них военная дисциплина. Но мы то не так. Мы ищем такие моменты, в которые в таких тяжелых условиях могли бы застать их врасплох, тяжелых условиях, находясь в окружении.
- Когда вы поняли, что это противник, которого надо убивать?
- Пожалуй, через дней 10-20. Они не щадят. Они убивают. Раз убивают, значит, уже никакой пощады не может быть.
-Кто сделали с немцами, которые купались?
- Пришел офицер, вы что, начал нас ругать. Взялись за винтовки. В это время они опомнились, но мы уже часть поймали, другие сами подняли руки, сдались, а часть убили…вот такое первое ощущение о войне. Не думайте, что сразу была такая ненависть. В то время не было ненависти в первые дни, но когда он убивает твоего друга, соседей, какое же может быть лояльное отношение, нет, конечно.
- Этот период занял примерно 2-3 недели боевых действий? Пока вы поняли, что надо убивать.
- Да. У нас же такого особого вооружения не было. Ну что эта винтовка. Когда наша артиллерия вышла из строя, мы уже не могли вести прицельных огонь. С винтовкой ничего особенного сделать нельзя, только в ходе боя мы подбирали вооружение у убитых немцев, автоматы, гранаты. Когда вышли из окружения, у нас было уже много немецких автоматов, пистолеты были. Мы вышли из окружения в районе Гомеля.
- Там 6-я или 5-я армия.
- Я не знаю, какая армия это. Но создавался новый полк из приграничных районов Белоруссии. 35-40 лет. Формировались новые части.
- Как приняли вышедших из окружения? Проверка была?
- Конечно, проверка. В первые дни не такая проверка. Но поскольку мы вышли со знаменем полка, никаких проверок не было. Старший офицер майор, начальник штаба.
- Офицеры не вспарывали?
- Нет, этого не было. При всех регалиях вышли. Присоединились к этой части. И причем всех поставили командирами. Мы уже были обстрелянными воинами, хоть немножко, но уже нюхавшие порох. Меня поставили командиром взвода управления артиллерийской батареи. Это офицерская должность.
- Какая была батарея?
- Полковая. Не 76-мм, это истребительная противотанковая артиллерия. Хотя все против танков могут вести огонь. Это вроде такой монтир, полковая 76-мм.
Дальше развивалось так, нас немного обучали, с полмесяца или даже меньше, и в составе нового полка участвовал в обороне Москвы на Можайском направлении.
- Какая это дивизия?
- 537-й артиллерийский полк резерва главного командования РВК. На обороне Москвы поддерживали стрелковые дивизии. С этими стрелковыми дивизиями я до конца участвовал в обороне Москвы на Можайском направлении. Октябрь, ноябрь, декабрь. Дошли до Звенигорода. В подступах Москвы. И в начале ноября нас полк сняли с переднего края обороны. И к 24-й годовщине Октябрьской революции в составе этого полка я участвовал в параде.
- Какое было настроение с лета по осень?
- Я слушал радио, оно у меня в руках. Знал обо всем театре войны на западном направлении. Все время сидишь, по радио все слышно, передают. В первое время все время отступления с боями. Настроение было подавленное.
- Было ощущение, что можем проиграть?
- Представьте себе, не смотря на это, меня спрашивали, Сталин в Москве? Я говорю в Москве. Руководит войсками, он находится в Кремле, я им отвечаю. Командир задает мне вопрос. Ну, раз, Сталин в Москве. Это такая вера, мы не сдадим Москву, никто не сдаст Москву. Это никогда не покидало нас. Ощущения, что проиграем, не было. Но настроение было подавленным, что мы отступаем. А что мы отдадим Москву, и немцы победят, не было ничего такого, даже не было слухов, не было разговоров. Вообще бойцы были настроены по-боевому, все равно мы победим.
- Все или которые вас окружали?
- Нет, все. Я вам прямо скажу. Те, кто меня окружали, в этом я уверен.
- Те, кто был постарше? Вы то были молодой, вам 22-23 года.
- Были офицеры, которые потеряли ориентир, не знали, что делать. Помню, нашу соседнюю часть. Офицера нет. По-прежнему командует старший сержант. Оказывается, он попал в другую часть, и там он воюет, свою часть потерял в первые дни войны. Таких было много. К нам присоединились из 125-го пехотного полка, которые стояли в крепости. Потом 33-й зенитной части. Это, когда мы выходили из окружения. Начальник штаба всех собирал. Делились тем, что есть и воевали дальше. Начальник штаба был боевой человек.
- Командир полка?
- Потерялся. Может, командовал другими частями. Просто разделились, кто, как смог.
- Как вы попали на парад?
- Сказали собраться. Не знали, что на парад. Сказали, поедем в Москву на кратковременный отдых. Говорят, что некоторым частям под Москвой давали отдых. Мы это слышали. Мы подумали, что нам наконец-то дадут немножко дадут отдохнуть. А то все время в окопах. Я же говорю, зима 1941-го, 1942-го зима… мы не заходили ни в одну хату, в дом не заходили, все время в блиндажах, в окопах все время. Я сам, например, так думал, вот бы погреться на печке, один раз горячего чая попить, и ладно уж…можно умирать. Вот такое было ощущение, такое было желание.
- Вши появились?
- Не говорите. Командир полка, капитан, палку держал и бил так себя. Заедают, сволочи, смеется. Жуткая была картина. Потом между боями организовали в лесу баню и помылись немного, чуть-чуть. И легче стало.
Нас привезли в лагерь под Нижний Новгород. Там мы дня 2-3 стояли, привели нас в порядок. Помылись, нас переодели. И потом 7 ноября нас привезли на Красную площадь.
- Вы тренировались перед этим?
- Нет. На тракторной тяге наши орудия, а мы за ними. И вот в таком боевом порядке.
- Какие у вас были орудия?
- Пушки гаубицы 152-мм, дальнобойные орудия.
- Вам поменяли?
- Да, конечно. Некоторое время была 76-я полковая, а потом ее заменили. И вот привели на Красную площадь. Шел снег. Настроение было хорошее. Стрельбу не слышишь. Канонаду не слышишь. Куда мы попали? В рай попали. Такое ощущение, когда не слышишь стрельбу, канонаду, разрывы снарядов, тихо, как будто бы попали в другой мир. И вот с этим мы прошли. Принимал парад Буденный. А командовал Артемьев. Прошли мы вместе с пехотной частью. Двигались. И вот я впервые увидел Сталина, Малинкова, Буденного. Такое ощущение, что наверное уже это Парад Победы. Это на столько подействовало на нас. Мы же с поля-боя.
- Куда дальше направились?
- Прямо на огневую позицию, которую мы раньше занимали. Потому что наступления со стороны немцев не было, отогнали немцев на 120 км от Москвы. Заняли свои огневые позиции.
- Что дальше?
- Началось новое наступление. В то время в армии офицеров не хватало. Убивали. А рядовые, сержанты, старшины занимали офицерские должности, но знаний то нет. Те, кто имел среднее или высшее образование быстро осваивали офицерскую должность. А в артиллерии нужны грамотные люди. Так просто из аульных бойцов… не могут они освоить, надо учиться. Такой возможности у нас не было. И вот из полка 5-6 человек из полка послали учиться. Это в конце 1942 года. Мы так и стояли под Москвой в обороне. И где-то в декабре 1942 года нас послали учиться. Я вам расскажу, как мы вступали в партию. Меня на западной границе принимали кандидатом в партию, прошел уже почти год. Там я прошел кандидатский стаж. Другие поступали, сразу принимали в ряды. И вот нас собрали человек семь, наверное, уже нас полк входил в состав 5-й армии. Начальник политотдела 5-й армии прямо в окопах вручил нам партийный билет. Этот билет сразу же в карман, нашей радости не было предела. Ну теперь то нас не возьмешь. Такое радостное ощущение. Потом уже началось наступление. Оказывается, они вручили нам билеты перед наступлением. Положили в карман. Прошло определенное время, проверяем в кармане ли этот билет или нет, или куда-то подевался…(смеется)
- Когда получили первую награду?
- Под Москвой в районе Бородино. Наш полк дошел до Бородино. Как участник Парада, если побывали в музеи, там, на стенах, написаны номера полков, которые участвовали в параде, там есть и наш полк. 537-й артиллерийский полк. Получил медаль За Отвагу. В то время не награждали, редко, кто получал. Офицеров награждали, а бойцов нечего было. Я получил за определенный эпизод. Это длинная история.
Идет наступление. Я со своей рацией поддерживаю пехоту, батальон. Командир артиллерийского полка говорит мне: Слушай, товарищ старший сержант (так и остался до учебы), вам придется передвинуться вперед. Это примерно 200 или немного больше метров. Там есть кусты на небольшой высоте, попробуйте туда добраться по-пластунски. И оттуда корректируйте огонь артиллерии. Я взял одного своего товарища. В отделении было семь человек.
- Сколько раций на отделение?
- Три рации. Я в данном случае поддерживал дивизион. Пошли мы вдвоем. И действительно в кустах хорошо видны позиции фашистов. Откуда стреляют, откуда ведут огонь по нашим позициям. Смотрю, один за одним наступают, уже слышны голоса, осталось примерно 70-80 метров. С этим моим другом. Нас уже отступать некуда. Те, кто поддерживают, этот батальон, который мы корректируем, их очень мало. Голоса фашистов уже слышны. К себе отступать нет возможности, в сторону тоже. На этой высотке, где мы находимся… другого выхода нет, вызовем огонь на себя. Замолчал мой друг.
- Погибнем.
- Другого выхода нет. Так или иначе погибать. Передаю по рации командиру, дайте огонь на нашу высоту.
Командир нашего дивизиона:
- Ты что? Очумел что ли?! Почему ты вызываешь огонь на себя?
- У нас нет выхода, мы слышим голоса фашистов, они нас окружают.
- Тебе что жить надоело.
Прямо матом ругает. Такое жуткое напряжение. Я говорю:
- У нас нет другого выхода.
Потом он понял меня. Детки, еще немного потерпите. Я говорю своему другу Астапову…он из Подмосковья. И через некоторое время слышим, скрежет танков. И наши четыре танка сползли в нашу сторону, наш средний танк Т-34, хороший, прицельный танк, подвижный. Мы обрадовались. И за танками шла наша пехота. Они послали дополнительные силы, чтобы поддержать наш дивизион. Видимо, командиры между собой связались. И вы знаете, у моего друга, который был со мной, аж, побелели волосы, просто поседел. Это жуткая картина. Ты ждешь сознательно смерть. Не то, что пулей или снарядом тебя накрыло. Самое тяжелый момент из всей войны. Этот момент никогда не забуду. Аж оба мы побелели. Жутко. Потеряли даже речь. Через некоторое время звонит командир дивизиона:
- Ну, как дела, Жулматов?
Я еле-еле говорю:
- Ничего, нормально.
- Что ничего, как понять это твое слово, ничего?
Это был самый тяжелый момент для меня под Москвой. За это получил медаль За Отвагу. Это первая медаль, которую я получил за войну. В последующем я уже стал офицером.
Меня послали на учебу в 1942 году. Я попал в Днепропетровское краснознаменное гвардейское училище. Оно было перебазировано в Томск. И меня послали в Сибирь в Томск. Уже к себе на родину, в Казахстан… Думаю, ну, война пока мы окончим училище, закончиться война. Надежда была, что уже не попадем. Такой наивный.
- Сколько там учили?
- Полгода. До середины 1943 года. Присвоили звание лейтенанта и снова в бой. Я попал в 5-й Донской казачий Краснознаменный механизированный кавалерийский корпус. Там была своя артиллерия, зенитка, танковая часть. И вот попал я в истребительный противотанковый полк. Командиром огневого взвода артиллерии 76-мм, пушки ЗИС-3. И вот в составе этого корпуса я прошел всю Украину, потом Трансильванию, Молдавию, Румынию, Югославию севернее Дуная, потом Венгрию, под Будапештом меня ранило.
- Это единственное ранение за войну?
- Там были контузии. Мы тогда это за ранение не считали, очухивались и снова в бой.
- Попали вы в Донской корпус, вас переодели в донскую форму.
- Конечно. Лампасы. Оригинально сшитый китель. Кортик маленький у офицеров. Шашки не было. Пехотинцам давали шашки, но я же был артиллеристом. Бурка была. Кубанка была. Все казачье. Я уже старший лейтенант, потом капитан, демобилизовался сюда, мне казачьи генералы давали честь. Потом останавливают меня, смотрят, откуда вы получили такое звание? Я говорю, я всего старший лейтенант. Я сначала командиром взвода, потом командиром батареи. Вот и звание высокое.
- При этом противотанковые нашивки были у вас, черный ромб со скрещенными…
- Артиллерийская нашивка была. Черный ромб.
- Встречи с танками были?
- Я же истребитель танков, меня же готовили в это училище, как истреблять немецкие танки. Во-первых, это очень сильное орудие. Снаряды были разные. Обычные снаряды, динамитные снаряды, которые пробивали любую броню немецких танков. И мы беспощадно прицельно вели огонь. Вот качество нашей артиллерии! К концу войны у нас было довольно сильное вооружение и причем в достатке, снарядов было сколько угодно. Когда шла поддержка… в районе Румынии, когда мы взяли Будапешт, Бухарест. Перед Будапештом румынский офицер подходит ко мне, говорит по-румынски…когда вошли в Румынию, взяли переводчика. Он подходит ко мне, я говорю, что он меня спрашивает?
- Просит огня.
Фатру фок (огонь). Я говорю, хоть десять дам. Пусть скажет, семь. Мое подразделение не может дальше продвинуться… Я говорю, сколько угодно тебе дам, у меня снарядов хватит. И вели огонь. Вы знаете, как обрадовался румынский офицер. Они же воевали на стороне фашистов, потом перешли на нашу сторону. Король Мигай, мать управляла страной. А она была настроена против и Мигай сразу же, когда наступали, вели, создали свой полк, свою дивизию. Румынскую дивизию дали в распоряжение 5-го Донского корпуса. И вот одна из батарей попала в наш район. Где мы вели огонь. Вот я воевал с вчерашним врагом.
- Какие они вояки?
- С нами вместе – ничего. А так как вояки гораздо ниже, чем немцы. Фашисты, немецкие офицеры, солдаты хорошо воевали. Это был достойный враг. В этом смысле, как врага, ценю их.
- Номер вашего …
- 150-й истребительный противотанковый полк 5-го Донского корпуса.
- на чем был?
- Вначале на конной тяге, потом дали американскую подвижную легкую машину Студебеккер. Прекрасная машина. Как легковая машина.
- Как выбиралась позиции для орудия? Какая дистанция была между орудиями?
- Зависело от местности, в основном 50-60 метров, зависит от местности. Иногда стояли клином или левее, правее клином. 4-е орудие, например, сзади.
- Заманивающее орудие было?
- Да. Его ставили в стороне. Они не ожидали, что из того куста, будет стрелять. Они маневрировали в ту сторону. Видит же командир. И в это время, когда маневрировали, били залповым огнем. Вот так заманивали.
- Сколько на счету вашей батареи подбитых танков?
- Очень трудно сказать. Ведешь жестокую артиллерийскую дуэль. Погибают со обоих сторон. Тут трудно считать.
- Я знаю, что платили деньги за подбитые танки.
- У нас этого не было, вы что? Впервые от вас слышу.
- В 1943 году вышел приказ Комитета обороны о выплатах за подбитые танки, сбитые самолеты и т.д. Командир орудия получал 500 рублей, наводчик тоже 500, а остальные номера расчета по 200 рублей.
- Впервые от вас слышу.
- Это совершенно точно. Причем в истребительных противотанковых дивизионах это было.
- Но мы получали ордена. Следующий орден Красной Звезды.
- За эпизод?
-Конечно. Каждый бой, за каждую победу нас награждали, начиная с 1943 года. Если часть продвигалась, воевала, и каждая освобожденная территория, город поселок и т.д. Если это узловой решающий бой. И нас награждали.
- Денежное довольствие вы сами получали, отправляли?
- Мы об этом раньше не думали. Только к концу войны некоторые суммы я отправлял домой. Отправлял вещи домой посылками, это уже к концу, когда разрешили отправлять посылки.
- Что отправляли?
- Отрез для костюма. Всякое барахло, так мы называли.
- Как складывались отношения с мирным населением в Румынии потом в Венгрии?
- румыны чувствовали, что на этом направлении наступают казачьи войска, они уже знали, что никого не жалеют, убивают, в плен не берут – так их агитировали. Потом коней держат в церкви, их так агитировали.


Например, один из крупнейших нефтяных районов Румынии…шта … брали. В подступах этого города много деревней, поселков, поселений. И вот пусто. Никого нет. Разбежались, буквально. Даже самовары там уже кипели на столах, только что они сидели, и видят, что наступают казачьи войска, убежали в леса, далеко-далеко. Никого нет. Остались некоторые старики. И вот они рассказывали, что часа два-три тому назад население сбежало. Мы брали поселок или города и на самом деле никого не трогали. Был строгий приказ. Если обижаешь, то на месте расстреливали. Потому что донские казаки действительно не жалели, в плен не брали. Я был среди них, хорошо это знаю. И вот услышали они это и конечно… Потом мы через этих стариков, женщин, сказали им, что не тронем, пусть возвращаются. И вот постепенно они начали сползать. Мы их не трогали. И тогда уже следующие поселки и города, которые мы брали по пути к румынской столице, уже не так нас встречали. Видят, что мы их не трогаем. И встречали не совсем радостно, но пустых поселков не было. А в Венгрии уже другое дело, там тоже отчаянно сопротивлялись. Дело в том, что в районе Будапешта шли жестокие бои, Будапешт они не сдавали, тяжелые бои были там. И вот наш казачий корпус участвовал в освобождении Будапешта.
- Вы сказали, что были ранены?
- Осколочное ранение в ключицу. В Венгрии даже убили наших парламентариев, когда возвращались. Жестокие были. И после того, наши дали команду, во что бы то ни стало взять Будапешт. Окружили Будапешт. По нашему казачьему корпусу был приказ – ликвидировать, в плен не брать. Если взять Будапешт, там ров недалеко, угольный район. Уже считайте, что падение Берлина. Вот так им объясняли, и на самом деле так и было. Поэтому мы много людей потеряли при взятии Будапешта.
- Как к вам относились казаки, как к представителю Средней Азии. Они же известные националисты.
- Мало было казахов в этом корпусе. Калмыков было много. Больше чем, казахов.
А казаков было не так уж много. В каждом бою теряли, в каждом наступлении были большие потери. За счет этого пополнялись калмыками, лицами кавказской национальности. Уже к концу войны нельзя было считать, что это казачий корпус. Только назывался так, а на самом деле. Но вначале действительно было много казаков. Они ко мне хорошо отнеслись. Потому что я окончил училище. Офицер. Может быть, был бы другой подход, если я был рядовым.
- На лошади вы умели?
- Еще как. Я же вырос в степи, поэтому они даже удивлялись, как хорошо он ездит на коне. В этом плане мне было проще. Потом от тебя зависит, если ты хорошо воюешь, хорошо выполняешь задание командования, они относятся с уважением. Но если ты такой вялый, нет инициативы. Идешь, как слепой, выполняешь приказ. Приказ то приказом, но в ходе боем наступают разные моменты. Менять приходиться задания командования, позиции. Много таких эпизодов. Например, из полка дают задание, это в районе Балатона, есть такое озеро в Венгрии. Они очень любят это озеро, это место отдыха. В этом районе надо было ликвидировать танковое наступление немецкой роты. Послали нашу батарею. Мой взвод, где я непосредственно был взводным. А командир батареи говорит, с тобой пойдет еще взвод осетин. Вы, говорит, вдвоем. Я подхожу к командиру батареи. Говорю, зачем вам посылать двух командиров взводов туда. Пошлите меня. Если вы пошлете обоих, вы потеряете двух командиров взводов или одного из них. Если меня пошлете, он останется жив, вы же останетесь без офицеров. Он: ни за что. Обоих нас послали. Пошли, заняли. Местность открытая. Видим их танки. Ведет против нас бешеный огонь. Взвод моего друга рядом. Он тоже ведет огонь. Я сначала вел огонь, они интенсивно отвечают. Я наводчику говорю, ты давай, залезь в окоп, пусть они думают, что уже нас ликвидировали, ведут бешеный огонь. После этого огня, они замолчали, но вижу, что они готовы. Вижу в бинокль. Потом он ведет огонь. Не перестает. Я ему по телефону: за чем ведешь огонь, ты открыт, он тебя видит тоже, а мы находимся на опушке леса. Он не слушает. И вот убили его наводчика и еще двух бойцов. Он потерял четыре человека. А я говорю, никакого огня, лежите в окопе. Залезли мы в окоп. Немцы ведут прицельный огонь. От нашего окопа, примерно на таком расстоянии падает снаряд. Еще чуть-чуть сюда, все нас накрыли, все. Мне говорит командир отделения…товарищ лейтенант, что мы будем лежать здесь. Я говорю, никаких. Пусть они считают, что нас уничтожили. И вот он уже вышел из боя, погибли наводчик, командир отделения, он открыто, стоя командует. Я говорю, что вы делаете. Немец тоже видит, он же не дурак. Бой закончился, перестали стрелять. В это время мы все встали, я говорю, давайте, теперь огнем наших пушек. Залпом. И передний танк мы уничтожили. Передний. Танки стоят в колонне, один за одним.
- Какая дистанция от орудия до танка?
- С полкилометра, наверное. Открытая местность, мы бьем прямой наводкой. Уничтожили первый ряд, нам стало легче. Те, которые сзади, плохо видят, ведут беспорядочный огонь в нашу сторону. Вот говорю, теперь мы с вами выиграли этот бой. Когда закончился бой. Мы их уничтожили. Которые сзади, они уже перестали, вели беспорядочный огонь, а потом отступили.
И вот за этот бой мне дали орден Отечественной войны I степени. За бой под Будапештом. Потом вышли. И многие солдаты настоящие казаки меня поблагодарили. Товарищ командир, вы правильно сделали, если бы мы вели огонь, тоже погибли бы, как взвод командир Бардашева. И вот, знаете, иногда от умения командира, видения хода боя, зависит многое. Первоначальная высота, на которой мы занимали огневую позицию, была не подходящая для нас. Мы заняли другую. Более удобную. Более видимость хорошая. Я к чем это говорю? Умение вести бой, завоюешь авторитет Солдатов. Если этого нет, то тебя не будут уважать солдаты. Тем более, нацмена. Казаки считали меня нацменом. Чего он знает? Что это он будет командовать нами? Открыто не говорили, но я это чувствовал. Но меня то учили, то я должен применить знания на практике. Я имел уже опыт. Тем более, окончил училище. Поэтому я управлял свободно своим огневым взводом. Таким образом, можно завоевать авторитет командира у солдат.
- С закрытых позиций приходилось стрелять?
- Приходилось, но редко. У нас же не дальнобойные орудия, когда окончил училище, это был истребительный, стреляли прямой наводкой. Но с закрытых позиций тоже вели огонь.
- Как оборудовалась огневая позиция под орудия, нарисуйте.
- Оборудовалось так. Раньше мы вели огонь на открытом чистом поле. Потом закапывали в землю.
- На сколько?
- Чтобы было видно ствол. Прямо на уровень земли. Последний раз мы так делали. Но раньше не до этого. Где заняли огневую позицию, впереди, если есть лес, так использовали лес. Немного закрывали его, не видно, но позже уже открытая местность, то закапывали орудия над уровнем земли. Так последние годы войны. Но когда наступаешь, то не до этого.
- Ровики для личного состава копали?
- Нет. Смотря как. Если оборонительные бои, то обязательно копали, если скоротечные, наступали, били прямо с открытых позиций.
- Как встретили 9 Мая?
- Я войне от начала до конца участвовал. С первой до последней минуты войны. Встретил войну спящим, и окончание войны тоже спящим встретил. Когда я рассказываю, мои слушатели спрашивают, как это так – спящим! После взятия Будапешта, когда меня ранило, я лежал в корпусном госпитале. До артерии остался миллиметр, если осколок задел бы артерию, то все. Рана, кровь во всю. Сразу меня привели в корпусной госпиталь, он всегда был рядом, с полкилометра примерно. Сразу завязали. Кровь остановили. И пошло уже легче. Неделю, наверное, я пролежал. Пока взяли Будапешт. И уже в Австрии догонял свою часть. Вечером нас выздоровевших из корпусного госпиталя направили в свою часть. От Будапешта до Вены порядочно километров, вечером выехали, уже стемнело. Говорю, давайте где-нибудь заночуем в какой-нибудь австрийской деревне. Их деревни называть деревнями то нельзя, как в городе все обставлено, не то, что у нас. Прекрасные дома. Австрийцы пустили нас ночевать. Добираемся попутной машиной до Вены. Нам сказали, что в районе Вены вы догоните свою часть. Устали, легли. Когда спим, по привычке наган, пистолет лежит под подушкой. Другое оружие, гранаты лежат около нас. На столько мы к этому привыкли. Вдруг к утру кричат, орут. На столько у нас привычка собранность, быстро оделись. Одеваться то особенно не одевались, не то, что в первый день войны, тогда мы спали в нижнем белье, голые, а здесь в полном обмундировании спали. Выскочили из этого дома. Всюду кричат, орут, причем, смеются, радость такая. Я говорю, в чем дело? Что случилось? Один старик приходит ко мне и говорит: Гитлер капут! Поняли, что война закончилась. И вы знаете, то что у нас было стреляли во всю. Теперь не нужно было …в нагане остались две-три пули, остальное все вверх. Вот так спящим меня застала победа в австрийской деревне.
- Во время войны водку давали?
- Да. Давали под Москвой.
- Вы пили?
- В начале не пил. Но потом заставила жизнь, мерзнешь, черт возьми. А выпьешь, немножко легче.
- Курили?
- Не курил. Нам махорку давали там. В газету берешь, завернешь и куришь. Я не умел совершенно курить, только дым… не в затяжку. Тоже привык. Но курить не долго курил. Но пить – пили. Перед наступлением давали 100 грамм. Некоторые из аула вообще не пили. Но я жил в городе. Пиво и вино немножко пил. Но там давали чистую водку. Пил. Пьешь – легче. Забываешь, что тебя ждет. И до конца я пил.
- Славянское имя у вас было? Когда вы были еще рядовым, сержантом, как вас звали?
- Они не выговаривали мое имя Габбас. Русские называли Гена. Я говорил, не можете Габбас, называйте Аббас. В большинстве случаев называли Гена, или Габа, Габар. Привыкаешь. В боях, в армии ты становишься родным друг другу. Товарищеская поддержка, теплые слова твоего друга – это сближает. Национальность в бою отходит в сторону, не думаешь о ней. Но если какие-то ослабления в боях, бывает задержка в видении огня, опаздываешь, тогда другой вопрос, тут уже не товарищ. Я хорошо знаю многих, с которыми прошел с боями, в последствии они остались друзьями с теми, кто остались жив. До сих пор дружим. Правда, многих уже нет живых. В Москве, в Белоруссии встречаемся как родные.
- Многие славяне жалуются на среднеазиатское пополнение, то, что русский не знают. Вы с этим сталкивались?
- Нет. Потому что прошел кадровую службу.
- К вам приходили из тех же аулов, с кем было тяжело?
- В моем подразделении не было. Всегда среди русских, среди других наций, кавказской, образованные люди были. Потом в бою было довольно знающее пополнение. Это все же была артиллерия, грамотные люди были.
Но отдельные солдаты были. Особенно в первое время в казачьих войсках. Казаки иногда так, ну что нацмен командует нами. Я даже спал, думали, что я заснул, вот солдаты между собой обсуждали, что этот нацмен, как он будет руководить нами в трудную минуту боя. Я это слышал. И когда я открыл глаза, сказал, я слышу ваши разговоры, посмотрим, как вы будете воевать. Бой покажет. Но это редко. Это отсталые, невоспитанные люди. Но это единичные случаи.
- Эксцессов с местным населением на освобожденных территориях не было?
- Не было. Только когда вышли из окружения, отступали из Бреста, были люди, женщины с нами тоже отступали, говорили, куда вы едите, зачем нас оставляете. Такие моменты были. Это в первые дни войны.
- Женщины в полку были?
- Не было. Медсестры были.
- Какое к ним отношение было?
- Особого отношения не было. Все время в походах, боях. Женщин редко видели. В подразделениях только. Иногда приезжали жена командира полка, жена командира дивизиона. Они пару дней побывали, им не разрешали, и они уезжали. В основном коллектив был дружный. После окончания училища попал в совершенно другую часть. Все же молодые люди. У нас не было юности. Ухаживаний. Мы же совершенно забыли об этом. Когда идешь в наступление с боями, уже здесь другое чувство. Там не до этого было, но здесь уже другие чувства.
После окончания училища почти что все время наступали. Говорили, хоть бы увидеть конец этой войны, поспать, удастся полюбить, и потом можно было бы умереть.
- Надеялись выжить?
- Нет. Под Москвой, оттуда из западной границы отступали …не думали, что останемся живыми. Когда направили в училище, было такое ощущение, пока окончим, закончится война. Куда там!
- Когда тяжелее было воевать? В начале войны или в конце?
- Труднее было в начале войны. Не хватало оружия. 5 патронов в винтовке. Нет, больше. Заряжаешь потом. 5-6 патронов, по-моему. Вот с другом в перерыве боя сидим, давай, посчитаем, сколько у нас патронов в винтовке. Он тоже жив. Слепой, не видит. Видим, что у меня больше, чем у него. На поляне, перерыв боя, сидим. Патроны положили, у меня больше оказалось. Я говорю, давай, разделим, возьми, у нас будет поровну. Поровну разделили эти патроны. Это он мне об этом эпизоде напомнил. У него хорошая память. И я чуть не заплакал от этого воспоминания. И таких моментов было много. Война сближает людей. И становишься настоящим другом.
- Война самый главный эпизод в жизни, или послевоенная жизнь важнее?
- Война главный эпизод. Если бы погиб, то я бы не достиг. Главное событие в жизни. Я своим детям говорю, если бы меня убили, вас бы не было.
- Война снится?
- Конечно. Сейчас мало уже. Почти что нет. А вот первые 5 лет, все время война снилась. Иногда даже бывало, с постели встаешь, скажешь, давай сюда снаряд… командуешь… Мне супруга говорит, что же ты кричишь во сне?! Давай туда-сюда, веди огонь сюда…крути так. Это было долгое время.
Потом эти 100 грамм. Долгое время я не мог бросить. Полгода. И вот родители мне говорили, я поступил в университет, не выдерживал как-то, то есть постоянно. Потом родители говорят, перестань, это к хорошему тебя не приведет. Там друзья тоже. Не только я. В 1948, 1949 годах были в основном фронтовики. Среда, окружение. Потом быстро мы это все бросили. Но сначала было тяжело. Во-первых, тяжесть, привычка, в течении 4 года, в кадровой армии три года, семь лет. Потом родители, воспитание, все это повлияло, и начал нормальный образ жизни.
- Суеверия были на фронте? Или вы верили в бога?
- Нет. Мы же были атеисты. Но были из аулов, верили, молились.
- Открыто?
- Не открыто, но сам сидит, что-то бормочет.
- Казаки?
- Донские? Нет, они в этом отношении нет.
- Что испытывали в боевой обстановке? Страх, возбуждение
- Возбуждение само по себе, страх тоже чувствовали, нельзя без этого. Ведь речь идет о жизни, быть или не быть, жить или не жить. В первое время мы уже не думали, что выживем. Сидишь, рядом взорвался снаряд, осколками намертво поразило твоих друзей, с которыми ты сидишь. Это было часто, в каждом бою. Страх был. Потом до призыва в училище не думал, что останусь жив. Чем я лучше его, меня тоже убьют. Такое ощущение у меня было постоянно. Потом думали один раз попить горячего чая, согреться на печке, потом можно умереть.
- Самому приходилось немцев убивать?
- Приходилось. Когда вышли с боями из окружения, мы немцев пленили, использовали их, таскать наши вещи долгое время. Один из них попытался сбежать, это было на опушке леса, он использовал местность. Решил бежать. И тут я, как раз под вечер, уже устали, заснули было, он был рядом со мной, я взял винтовку, кричу ему: стой. Он не останавливается. Еще раз кричу: стой. Он не останавливается. И в это время я зарядил винтовку и уложил его.
- Какое ощущение испытали?
- Уже к этому времени у меня никакой жалости не было.
- Личная ненависть была к немцам?
- Вначале не было. Но потом видим, что убивают…
- Личная месть была?
- Да. Когда твоего друга убивают. Вот сидишь рядом, или лежишь рядом в окопах, а его нет в живых. А тебя контузило или ранило, и уже ненависть в полном смысле этого слов. Ненависть появилась, когда вышли из окружения с боями, только тогда.





Под шумящие колеса песня девки горяча