|
|
От
|
Сергей Зыков
|
|
|
К
|
All
|
|
|
Дата
|
15.10.2010 10:31:50
|
|
|
Рубрики
|
WWII;
|
|
прокурор Гаврилов слово держит
ПАРТИЗАН ИВАН ГАВРИЛОВ
http://i-r.ru/show_arhive.php?year=2010&month=5&id=1913
Отцы наши остались партизанить. Моего, как бывшего пограничника, занимавшегося контрразведкой, назначили командиром разведки отряда.
В начале зимы в утонувшую в сугробах по самые ставни деревню Берды Чкаловской (ныне Оренбургской) области пришла к нам, эвакуированным, горестная весточка: «Ваш муж Гаврилов Иван Дмитриевич пал смертью храбрых». А тут еще и братик мой годовалый умер от крупозного воспаления легких. Мама не успела выплакать глаза, как пришла новая весть…
Много позже мы узнали, что же случилось с партизаном Иваном Гавриловым и почему мы получили похоронку.
А размножаться таким не надо
Бургомистром Высоковского района немцы назначили бывшего руководителя горкомхоза, который с перепугу стал указывать фашистам на тех, у кого мужья или сыновья были в Красной армии. Когда он к тому же начал выдавать еще и помогавших партизанам, командир отряда (первый секретарь райкома партии) приказал Ивану Гаврилову ликвидировать предателя. Но мой отец сказал, что это не решит проблемы. Найдут другого наймита, и новый бургомистр может оказаться куда вреднее предшественника. Пусть, мол, этот иуда останется на своей иудской должности, но надо принять меры, что бы «закладывать» нужных нам людей он перестал. «Как это сделать, я знаю», — заверил командир разведки.
Он встретил этого немецкого наймита неподалеку от городской комендатуры. «Больше ты никогда и никого не выдашь, иначе плохо придется всему твоему многочисленному семейству, — сказал ему мой отец. — Обо всех карательных операциях будешь сообщать нам заранее. А чтобы хорошенько запомнил мой наказ — получай», — и он выстрелил в него.
Помнится, я был уже взрослым, когда мама рассказала мне, что отец, оказывается, отстрелил предателю мужское достоинство и при этом будто бы сказал: «Размножаться таким, как ты, незачем».
Говорили, что даже на операционном столе, когда бургомистра спасал немецкий хирург, тот не признался, что знает, кто в него стрелял. Он ведь хорошо помнил по прошлой своей горкомхозовской деятельности: прокурор Гаврилов свое слово держит.
Легенда о повешенном Иване
О том, что творил мой отец, возглавлявший разведку партизанского отряда, в тылу врага, я могу только догадываться. Он был не только отчаянно храбрым, но и весьма изобретательным в своих, порой невероятно дерзких, вылазках. Мама рассказывала, как он когда-то отвел от себя опасный навет.
Дело было на советско-польской границе незадолго до войны. На моего будущего отца, тогдашнего оперуполномоченного погранзаставы, как нынче выражаются, пришла «телега». Начальник заставы, друг и собутыльник отца, только развел руками: ничего, мол, дорогой мой Ванюша, поделать не могу, обязан доложить наверх, что тебя неизвестный доброжелатель изобличает как агента дефензивы (польской политической разведки и контрразведки). Отец говорит: «Постой. Я знаю, чьих поганых рук дело. Дай сутки, и он сам отлично доложит, что оклеветал меня». Тот решил рискнуть и на сутки отложил подметное письмо. А отец нелегально отправился за кордон. В открытую вошел в кабинет начальника местной дефензивы, объяснил цель визита: терять мне нечего, ежели дать ход вашей писульке, то мне «вышка». Необходимо ваше свидетельство, что сигнал сварганили в дефензиве. Затем Иван сунул в карман польскому коллеге свою руку с наганом и посоветовал «не шалить». Так они и прошли все кордоны — и польские, и советские — в обнимку, как лучшие друзья. А затем поляк, как на исповеди у ксендза, признался начальнику русских пограничников, что фальшивка изготовлена по его указанию. Дескать, прошу пана комиссара простить, но уж больно много хлопот доставлял ваш пролетарский Иван нашему панскому государству.
Так оперуполномоченный советской погранзаставы Иван Гаврилов перестал считаться польским агентом, а начальник дефензивы польской погранзаставы, завербованный моим будущим отцом, стал по совместительству советским агентом. Тогдашнее сарафанное радио разнесло эту историю по округе и заинтересовало местную красавицу, работавшую буфетчицей в пограничной столовке. Красавица была покорена безумной храбростью Ивана, а так как он был еще и интересным молодым офицером, то надо ли удивляться, что через какое-то время она стала моей мамой. Но это, как сами понимаете, уже другая семейная легенда.
Однако вернемся в Высоковский район Подмосковья 1941 г. Видно, мой отец так насолил оккупационным властям, что они решили покончить с ним весьма оригинальным способом: во всех населенных пунктах Высоковского района появились листовки, сообщавшие: «Население может сохранять спокойствие. Бандит-партизан Иван Гаврилов пойман и повешен!»
Фашисты поступали так, как рекомендовал их главный пропагандист: чтобы в ложь поверили, она должна быть большой. Что ж, Геббельс в случае с моим отцом оказался прав — фашистская брехня послужила основой для написания похоронки, каковая, к счастью, оказалась неточной. Весной 1942 г. наша семья воссоединилась в Москве.
Драгоценная бочка
Мой папаша был человеком немногословным, а мне, как и любому мальчишке, подавай рассказы о героическом прошлом. Он же к этому «героическому прошлому» относился почему-то с чувством юмора.
«Как было в партизанах? — переспрашивал он меня. — Холодно было. А в землянке, где, как в песне, «вьется в теплой печурке огонь», очень сильно донимали блохи и прочая живность». Никак не хотел он удовлетворить мальчишескую жажду услышать рассказы о прошедшей войне.
Но однажды он сдался: «Ладно, слушай героический эпизод».
Вот он, героический эпизод партизанских будней, по воспоминаниям моего отца.
«Нам стало известно, что немцы повезут через лес медикаменты и спирт для полевого госпиталя. Особенно нас интересовал спирт. В промерзшем зимнем лесу это и для медицинских целей, и для согрева всего организма великая ценность.
Устроили мы, как положено, засаду. Едут. Впереди легковушка с офицерами. Позади большой грузовик с солдатами. Вышел я на лесную дорогу, пострелял по легковушке, офицеры успокоились. А мои орлы из разведки закидали грузовик гранатами.
Взяли медикаменты. Отыскали бочку. Взвалил я ее на плечо — и ходу. А сзади еще машины с солдатней, но наши их попридержали, и они сильно отстали. Однако вскоре все-таки пустились вдогонку. Они-то налегке, а мы с грузом. Я впереди, как Чапай на лихом коне, но только пешком и по сугробам да с бочкой на горбу, а ребята отход прикрывают огнем. Ну, немчики вглубь не сунулись, побоялись. Отстали. Однако километров шесть, если не поболе, пришлось мне переть этот чертов бочонок. Он, правда, не такой уж тяжелый был, но, однако, пуда четыре по бездорожью — тоже не соскучишься».
Тут я хочу заметить: отец был могучим мужиком. В юности поработал он грузчиком в московском рыбном порту. Так, бывало, на спор взваливал на себя мешок соли, сажал сверху спорщика и отмеривал с таким грузом сто шагов. Между прочим, в 1941 г., когда разыгрывались описываемые события, Иван Гаврилов был в расцвете сил — 33 года, возраст Христа.
А закончил свой партизанский героический эпизод отец так: «Как же все ругались, когда по прибытии в отряд обнаружили, что в бочке не спирт, а бензин! Один я смеялся от обиды — над самим собой, дураком, смеялся». Попутно отмечу, что отец никогда в жизни не матерился, что передалось и детям, и внукам. Чем ругаться, лучше смеяться.
Перст указующий
Воевал отец недолго, меньше года. Потом вернулся к своей прежней профессии, стал прокурором Раменского района Подмосковья. Это было гнездо воров, хулиганов и бандитов. Мирным наше существование тогда можно было назвать с большой натяжкой. Помнится, я вышел ясным днем из школы, а мимо меня промчался в погоне за кем-то мой папаша с револьвером наперевес.
Однако отец и об этих военно-тыловых и весьма порой боевых случаях рассказывать не любил.
А вот одна картина, относящаяся к партизанской поре, по его собственному признанию, ему врезалась в память навсегда. Не раз он возвращался к ней, она занимала особое место во всей его богатой событиями жизнь.
Немцы, разгромленные под нашей столицей, стремительно удирали от ударов Красной армии. Колонны их войск настигала авиация, бомбила и расстреливала разбегавшихся по обочинам дорог солдат и офицеров. Проходил налет, и в кюветах, на придорожных полях оставались трупы и разбитая техника. Новый налет — и поверх этого слоя мертвецов и железного лома ложились вновь убитые и остовы машин. И все это происходило в чудовищный, небывалый мороз, когда люди застывали в любых позах, в которых встречали смерть. Такой страшный слоеный пирог предстал перед глазами вышедших из леса партизан.
«Мне пришлось пройти отрезок этой дороги смерти дважды, утром и на закате, — вспоминал отец. — И я заметил одного мертвеца, лежавшего на развороченной бронемашине. Мороз его ударил в тот момент, когда правая рука была поднята вверх. Так он и застыл, и остался указывать на что-то в небе. Возвращался при свете заходившего солнца, а мертвый немец все продолжал тыкать пальцем в небо. Длинная тень от него пересекала дорогу. Меня этот немец с тех пор преследует…»
А ведь подобные «скульптуры» русские морозы громоздили вдоль дорог и в 1812 г., когда из России бежали французы.
Марк ГАВРИЛОВ