От Alex Medvedev Ответить на сообщение
К All Ответить по почте
Дата 16.11.2010 13:06:20 Найти в дереве
Рубрики WWI; Версия для печати

Любителям РКМП посвящается: Отношение к военнопленным до ВОСР

РУССКИЕ ВОЕННОПЛЕННЫЕ
В ВОСПРИЯТИИ ВОЕННЫХ
И ПРАВИТЕЛЬСТВЕННЫХ ОРГАНОВ
В соответствии с военно-уголовным законодательством почти всех стран добровольная сдача в плен определялась как государственная измена и каралась уголовными наказаниями20. Тем не менее, в ситуации нового характера военных действий, массовости плена, длительности войны, а также под давлением общественности западные государства Антанты и Центральные державы были вынуждены активизировать дипломатические усилия и организацию материальной помощи собственным подданным, содержавшимся в лагерях противника. Русские же солдаты и офицеры в Германии и Австро-Венгрии, превратившись в объект интересов властных институтов и действенное орудие военной пропаганды, на деле оказались практически лишены политической и материальной поддержки.
ПОЗИЦИЯ ДОРЕВОЛЮЦИОННЫХ ВЕДОМСТВ ПО ВОПРОСУ ВОЕННОПЛЕННЫХ
Представители Главного управления Генерального штаба (далее — ГУ ГШ) и фронтовое командование с самого начала войны пытались выявить причины массовой сдачи в плен и разработать план мероприятий по ее предотвращению. Общий вывод гласил, что основная масса солдат недостаточно подготовлена к боевым действиям, поэтому «адский огонь неприятеля», «прорыв фронта и появление в тылу частей противника» приводят к «поднятию белых платочков»21. Во внутриведомственной переписке выражалось беспокойство, что отсутствие разъяснительной работы среди новобранцев приводит его помощника. 1907-1916. -М., 1924. Т. 1.С. 147.
к выдаче врагу стратегически важных сведений. По словам бежавших пленных, после попадания к противнику они добровольно называли номер своей части, рассказывали о проблемах снабжения русской армии, так как «никто им не объяснил, что этим они нарушают военную тайну». Категорией, особо склонной к дезертирству, были определены мобилизованные ратники старших возрастов, признававшиеся, что «им надоело сидеть в окопах», и воспринимавшие плен как возможность избежать гибели22.
Отмечалось, что в русской армии «хромает» воспитательная и устрашающая сторона, порожденная отсутствием продуманной системы пропаганды и излишней мягкостью самих армейских начальников, которые не приказывали уничтожать сдающихся огнем собственных пулеметов. Только угроза получить от своих товарищей пулю в спину могла бы, по мнению генерала М. Алексеева, компенсировать недостаточно развитое сознание долга23. Примечательно, что его позицию разделяли многие командующие армиями, издававшие приказы о расстреле добровольно переходящих к врагу солдат. Агитаторы, пропагандирующие в войсках сдачу в плен, подлежали полевому суду.
Формулировки лишь изредка упоминали в качестве причин попадания к противнику особенности ведения военных действий на Восточном фронте, где сочетание позиционной и маневренной войны, неразвитость коммуникаций приводили к окружению целых армий. Единичные признания объективности подобных случаев, однако, не влияли на общую позицию командования. Добровольно сдавшимся считался боец, попавший к противнику +1ераненым и не использовавший средств к обороне24. Таким образом, значительная группа пленных была заочно определена в качестве преступников.
В начальный период войны командование из соображений армейской дисциплины всячески обходило молчанием проблему собственных военнопленных, скрывая их истинную численность. Представителям прессы запрещалось публиковать любые сведения о количестве военнопленных, а в более поздних газетных публикациях цензурой изымались данные о погибших в плену во время эпидемий25. Естественно, что отсутствие учета и утаивание даже приблизительных сведений отражались на масштабах мероприятий помощи, которые не могли соответствовать реальной потребности.
Замалчивание численности и содержания пленных в лагерях Центральных держав способствовало распространению среди солдат представления о плене как лучшей доле и увеличению случаев массовой добровольной сдачи. В подобной ситуации власть была вынуждена инициировать дискуссию о плене, предъявив, однако, жесткие требования к публикациям: читатель должен был получать только отрицательную информацию о ситуации в лагерях противника. На основании деятельности Чрезвычайной следственной комиссии, расследовавшей нарушения врагом установлений международного права, распространялись сведения о реализации в германской армии приказов не брать русских живыми в плен, а также о лишениях и издевательствах, которые ожидали пленного в лагере. Рефреном в армейских и тыловых газетах звучал лозунг: «Лучше смерть, чем плен!»26
Одной из основных составляющих борьбы с добровольным переходом к противнику стала разъяснительная работа среди нижних чинов, освещающая «всю позорность подобных сдач и вред, наносимый ... родине»27. Командующие армиями издавали «многочисленные приказы, в которых говорилось, что все добровольно сдавшиеся в плен по окончании войны будут преданы суду как.....безбожные
изменники», «позорные сыны России", которых „во славу родины надлежит уничтожить"»28. Особое внимание уделялось знакомству нижних чинов с соответствующими статьями военно-уголовных законов, карающими за сдачу. Армейское руководство настаивало на необходимости немедленного расследования по каждому случаю попадания в плен для осуждения виновных по окончании войны или возвращении на родину. Результаты должны были оглашаться в войсках, чтобы продемонстрировать оставшимся неотвратимость наказания за предательство29.
В среде государственных чиновников родилась инициатива направить на фронт группу вернувшихся из плена инвалидов для представления перед нижними чинами истинной картины жизни в лагерях, что, по мнению организаторов, пресекло бы всякое желание переходить к противнику. Военное командование в целом одобрило идею агитационной кампании, но отметило, что при подборе кандидатов «необходима известная осторожность, дабы в армию не могли проникнуть элементы, зараженные пропагандой или хотя бы склонные к критике государственного порядка»30.
Особые мероприятия по предотвращению добровольной сдачи предполагались по отношению к отдельным национальностям, заподозренным в природной неразвитости чувства долга. В первых рядах сдающихся, по мнению командования, были внутренние враги — евреи и немцы-колонисты, которые, якобы, охотно шли на сотрудничество с врагом, обучали его обращению с русским оружием и занимали административные посты в комендатурах лагерей. Потенциальными предателями, готовыми перейти линию фронта и выдать военные секреты противнику, были признаны поляки западных районов, оккупированных немецкой армией. В качестве предупредительной меры рассматривалась возможность перевода нижних чинов этой национальности в глубокий тыл и привлечения их к принудительным работам. Однако сами представители ГУ ГШ осознавали, что этот акт может быть расценен как несправедливость по отношению к призывникам из других губерний. Новым вариантом решения проблемы, по предложению командующего фронта Н.В. Рузского, стала бы отправка поляков на Кавказский фронт, что было признано невозможным во избежание переполнения Кавказа «инородцами»31.
Очень часто стереотипность восприятия действительности мешала военному командованию предпринять реальные шаги по предотвращению попадания в плен отдельных категорий солдат. Так, в ноябре 1915 г. М.Д. Бонч-Бруевич отверг предложение МККК объявлять перерывы в боевых действиях для сбора раненых и захоронения погибших, обосновав свою позицию тем, что это приведет к снижению враждебности по отношению к противнику. Резолюция гласила, что «убирать поле боя должны те, за кем оно осталось»32. Тем самым тяжелораненные солдаты и офицеры были обречены командованием на смерть или попадание в руки противника, что в ситуации высокой эпидемической заболеваемости в лагерях было равнозначно гибели.
Примечательной была позиция самого императора по отношению к проблеме пленных. По свидетельству военного министра А. Поливанова, царь одобрил мдею о высылке после войны добровольно сдавшихся в Сибирь и раздаче их наделов безземельным солдатам, честно исполнившим свой долг. Для осуждения дезертирства предполагалось использовать авторитет Государственной думы. Подобные меры должны были способствовать приходу на фронт «не заранее готовых сдаться элементов, а людей долга»33.
15 апреля 1915 г. Совет министров принял положение о лишении казенного продовольственного пособия семей нижних чинов, сдавшихся в плен неприятелю без употребления оружия. Ответственность за реализацию этих мероприятий была возложена на военные ведомства, губернаторов, уездных и городских попечителей34. Помимо исключения означенных семей из раздаточных ведомостей, командиры частей и местные власти были обязаны как можно шире оповещать сослуживцев виновного и гражданское население35. В случае, если выяснялись новые обстоятельства, указывающие на ошибочность первоначальных выводов, право семейства на получение пособия подлежало восстановлению.
Стигма потенциальных предателей, распространенная во внут-риармейской дискуссии на большинство пленных, создавала значительные препятствия для реализации ими гражданских прав. Многие чиновники предлагали время плена вносить в послужной список как бытность вне службы; гражданским семьям, а также престарелым родителям пленных, которые не могли документально подтвердить факт иждивенчества, отказывалось в получении пособия36. Пенсионным отделом ГШ вопрос о выдаче жалования за время нахождения в плену также решался без учета действительной ситуации, когда военнопленные практически во всех странах насильно привлекались к работам, имеющим прямое или косвенное отношение к военным действиям (например, рытье окопов, строительство дорог в оккупированных областях, изготовление снарядов и т.п.). В России не были внесены поправки в соответствующие нормативные документы, поэтому большая часть военнопленных, задействованных в немецкой системе принудительного труда, заочно лишалась права на получение жалования. Та же небольшая группа, которая не привлекалась к военному производству, могла пользоваться государственным обеспечением. Несмотря на опасения гражданских чиновников, что подобное следование букве закона может разразиться беспорядками после войны, и предложение выдать жалование всем для «сохранения спокойствия в стране», командование настаивало на расширении списка и исключении из получения пособия не только всех работавших на военных предприятиях, но и добровольно сдавшихся, а также уличенных в плену в «деяниях, приносящих вред родине»37. Точно так же власти игнорировали все попытки общественных организаций упростить порядок засвидетельствования доверенностей для получения семьями жалования и пайка, что «крайне тягостно отражается на интересах тех военнопленных..., которые теперь не могут принять никаких мер к ограждению гражданских прав»38.
Подозрения в измене приводили к ужесточению цензуры почтовых отправлений военнопленных. Тщательной проверке подлежал не только текст писем, но и содержание посылок, так как предполагалась возможность передачи в них секретных сведений. Письма, составленные на молдавском, татарском и других языках, проходили дополнительную перлюстрацию в специальных ведомствах39. Все это вызывало значительные задержки оправлений, которые для военнопленных являлись вопросами физического и морального выживания. Несмотря на уверения цензоров, что письма из лагерей «в полном смысле слова однообразные и не представляют по своему содержанию интереса»*0, нормативы перлюстрации не смягчались. Нередко излишнее рвение местных чиновников в выполнении распоряжений центра приводило к возникновению дополнительных барьеров между военнопленными и родиной. Так, военный цензор г. Троицка вымарывал в письмах сообщения об убитых родственниках и знакомых, хотя цензуре подлежали лишь сведения, указывающие на общую потерю в войсках41.
Военное командование пыталось установить наблюдение и контроль над поведением пленных в лагерях, чтобы собрать сведения для организации суда после их возвращения. Наряду с выдачей военных секретов особо рьяно фиксировались сведения о предательском поведении евреев и высказываниях политического характера, так как близость лагерей к находившимся в Швейцарии политическим эмигрантам вызывала у властей подозрения в революционном настрое пленных и их возможном участии в организации восстания в России после войны42.
Пристальное внимание высших военных органов привлекали пленные, которым удалось бежать из лагерей противника и перейти линию фронта. Активное участие в их судьбе объяснялось противоположными мотивами: с одной стороны, они рассматривались как носители сведений о враге и настроениях миллионной массы пленных, а также в качестве возможного средства внутренней пропаганды; с другой — воспринимались как потенциальные германские агенты. Эта двойственность определила неоднозначную систему мероприятий по отношению к данной категории. Положение о солдатах, бежавших из плена, предполагало предварительную проверку причин сдачи путем опроса самого бежавшего и командира его части. Только после формального снятия подозрений в измене вернувшемуся могло быть выплачено жалование и единовременное пособие в размере 25 рублей. Многие награждались за побег Георгиевским крестом и представлялись общественности как образец геройского поведения, которому должны следовать все солдаты и офицеры, попавшие в плен.
Бежавшие использовались военным командованием в качестве источника оперативной информации о местонахождении военных объектов, причем в случае предоставления ценных сведений им полагалось денежное вознаграждение43. Наибольшую часть опросных листов занимали вопросы об экономическом состоянии вражеских стран, человеческих ресурсах и настроениях мирных жителей. На основе полученных данных, подтверждавших материальные лишения и моральный упадок населения Центральных держав, составлялись памятки для внутреннего пользования и пропагандистские публикации в прессе, убеждавшие общественность в неотвратимости скорой победы. Кроме того, сообщавшаяся бывшими пленными информация использовалась при создании листовок на немецком языке, нацеленных на деморализацию армии противника сообщениями об «истинном» бедственном положении тыла. Часть показаний, которая в негативном ключе описывала судьбу русских пленных в германских лагерях, включалась в распространяемые в войсках воззвания, предупреждавшие от сдачи в плен44.
Особое место в опросных листах занимала информация о попытках неприятеля «склонить наших пленных евреев, малороссов, магометан к измене России». Бежавшие из лагерей, где по сведениям властей велась усиленная национальная пропаганда, задерживались; несколько месяцев за ними велось наблюдение, и только при отсутствии доказательств признавалось возможным их отправление в запасные части45.
Несмотря на официальное поощрение совершивших побег, каждый вернувшийся из плена солдат или офицер вызывал у представителей высших армейских органов подозрение в причастности к шпионажу, причем не последнюю роль в закреплении данного стереотипа сыграл скандал вокруг военного министра В.А. Сухомлинова46. Представители ГУ ГШ были убеждены, что «побег в принципе невозможен». Соответственно, бежать пленные могли только при помощи самих немцев, направляющих их в Россию для сбора стратегической информации. Предполагаемая схема подобного рода шпионской деятельности подразумевала в дальнейшем повторный уход в плен для передачи сведений врагу. Нередко катализатором шпиономании становились сестры милосердия, посещавшие лагеря военнопленных с гуманитарной миссией Красного Креста. Так, сестра А. Романова в феврале 1916 г. сообщила, что в ближайшем будущем австрийские власти предоставят возможность побега тридцати русским пленным, которые после возвращения в Россию должны уничтожать железные дороги и заводы. На основе этого предупреждения ГУ ГШ по прямому проводу передало всем частям секретное сообщение, призывающее относиться в будущем с вниманием и осторожностью ко всем беглецам47. Было признано необходимым опрашивать все категории лиц, прибывающих из-за границы, включая не только бежавших из плена, но и подлежавших обмену инвалидов, врачей и священников. Одновременно между командующими армий и ГУ ГШ велась интенсивная переписка о необходимости отправлять всех вернувшихся из германского плена на Кавказский фронт под благовидным предлогом спасения их от репрессий в случае возможного повторного попадания к врагу. В итоге было принято решение направлять бежавших в надзорные команды за неприятельскими военнопленными48.
При возникновении вопроса о возможном индивидуальном обмене представителей высшего офицерства во внутриармейской дискуссии первоначально возобладала точка зрения, что «нужно обменивать субъективно только тех, кто представляет для нас интерес», поэтому после личных обращений из лагерей в часть из ГШ направлялся запрос: «представляется ли обмен необходимым для штаба или же названный штаб заинтересован в судьбе упомянутого генерала в такой же степени, как и всеми прочими чинами нашей армии, томящимися в плену во вражеских странах». В общем же на позицию по вопросам личного обмена повлиял простой арифметический расчет: «пленных германских генералов у нас вовсе нет, почему пришлось бы освободить двух или трех штабных офицеров, каковых у нас всего 15 человек». Иначе мог быть решен вопрос об обмене пленных, содержащихся в австрийских лагерях, ведь «...при условии нахождения у нас гораздо большего числа пленных офицеров австрийцев, чем наших в Австрии, личный обмен для нас выгоден». Однако и в этом случае подавляющее большинство представителей командования, ссылаясь на «высочайшее указание о нежелательности личных обменов военнопленными с Германией», определило предполагаемые переговоры по вопросу обмена как «унижение перед немцами... и раздачу авансов», о чем «не могло быть и разговора»49.
Восприятие военнопленных в качестве предателей и изменников, преобладание государственных интересов над гуманитарными соображениями стали причиной провала организации материальной и политической поддержки, отказа от полномасштабного использования дипломатических возможностей нейтральных государств.
МЕЖДУ СТИГМОЙ И ВСЕПРОЩЕНИЕМ: ДВОЙСТВЕННОСТЬ ПОЛИТИКИ ВРЕМЕННОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА
Временное правительство, в состав которого вошли видные деятели общественных организаций, качало свою деятельность в решении вопроса о военнопленных с заявления о снятии с них стигмы предателей и изменников, наложенной прежним режимом: «В новой России — иное отношение к военнопленному ее гражданину. С него решительно снято всякое подозрение, к нему — сострадание, любовь и признательность»50. Для легитимации новой власти в глазах миллионной массы военнопленных в лагерях была развернута программа лекций о политическом положении в свободной России. Военный министр А.Ф. Керенский обращался к солдатам, содержавшимся за колючей проволокой, с письменным призывом «сохранять спокойствие и поддерживать порядок» в надежде, что «скоро создадутся условия, дающие возможность всем вернуться в пределы свободного Отечества»51. Военнопленные были объявлены невинными жертвами царизма, а новое правительство пообещало развернуть полномасштабную программу материальной помощи и политической поддержки. В надежде сформировать лояльность бывших пленных глава правительства князь Г.Е. Львов лично приветствовал группы вернувшихся врачей и инвалидов и предлагал им в целях пропаганды наступления оповещать русское общество о жестокостях германской стороны52.
Однако вскоре представители нового режима столкнулись с проблемой массовой сдачи солдат в плен, особенно во время летнего наступления 1917 г. И если попавшие к противнику при царском правительстве оставались по определению жертвами строя, то дезертирство из армии нового «свободного» государства однозначно оценивалось как предательство. Это «страшное» явление породило в среде общественных деятелей вопрос, занимавший их предшественников на государственных постах: «Неужели обманутая родина должна помогать и им?»53
Пересмотрев первоначально объявленный принцип всепрощения, общественные и государственные организации при Временном правительстве вернулись к испытанным методам устрашения для предотвращения массового перехода к противнику. 18 июня 1917 г. было опубликовано постановление о сборе сведений о добровольно сдавшихся. Заседание ЦК по делам военнопленных при Главном управлении Российского общества Красного Креста (далее— ГУ РОКК), на котором присутствовали представители общественных организаций,постановило, что «чины воинских частей,позорно сдавшихся в плен, за исключением лиц, о коих будут получены сведения противоположного характера, не подлежат защите и помощи со стороны Красного Креста и подведомственных ему учреждений»5". Кроме того, было принято решение возбудить перед правительством вопрос о прекращении приема корреспонденции от сдавшихся и обратиться в ГШ с просьбой о сообщении поименных списков. Только замечание представителя Министерства почт и телеграфов о невозможности практического осуществления данной меры остановило деятелей в излишнем служебном рвении.
Как и в предыдущий период, военным командованием велся сбор сведений о «преступных деяниях» пленных в лагерях. При этом признавалось, что речь может идти «не о возбуждении уголовного преследования, и вообще не о каком-либо суде, но лишь об осведомлении подлежащих начальников о проступках, совершенных их бывшими подчиненными»55. Шпиономания и подозрительное отношение к национальным меньшинствам, распространявшиеся ранее на категорию бежавших, были перенесены на инвалидов. Так, во внутриведомственной переписке сообщалось, что с партиями инвалидов прибывают «пышущие здоровьем евреи, поляки, украинцы ... со специальными полномочиями со стороны германского правительства, либо с целью шпионажа»56. Бежавшие из плена лишались возможности вернуться в свои части и активно использовались для комплектования городской милиции обеих столиц57.
Не произошло значительных качественных изменений в позиции власти по вопросу обмена, хотя следует отметить более интенсивный характер репатриации инвалидов и достижение соглашения о возвращении интернированных в нейтральных странах в Россию58. Независимо от ранга пленного и его физического состояния, Временное правительство отказывалось от личных обменов и заключения единичных соглашений о взаимном интернировании лиц59, полностью отдав организацию освидетельствования инвалидов на откуп МККК. По свидетельству главы Московского городского комитета помощи военнопленным (далее — МГК) Н.М. Жданова, даже после Февральской революции сохранялось «истинно бюрократическое отношение» власти к интересам военнопленных. Представитель МИД в октябре 1917 г. с удовлетворением отчитался перед Первым всероссийским съездом представителей организаций и учреждений помощи военнопленным в том. что баланс обмена пленными остался «в нашу пользу». Кроме того, он упомянул об отрицательном ответе властей на предложения противника начать обмен здоровыми, которые пробыли в плену несколько лет: «Мы не можем до сих пор согласиться, так как мы усилили бы этим мощь наших врагов, которые нуждаются в каждом штыке. Сами Англия и Франция заключили подобное соглашение, но надо иметь в виду, что наши союзники в данном вопросе в совершенно другом отношении, чем мы, так как они нуждаются в каждой силе»60.

20 См.: Ziemann В. Fahnenfluchtim deutschen Heer 1914-1918// Hilitaergeschicht-liche Mitteilungen. 55(1996). S. 106; Jahr Chr. Gewoehnliche Soldaten. Desertion und Deserteureim deutschen und britischen Heer 1914-1918. Goettingen, 1998; Plaschka R. Avantgarde des Widerstands. Modellfaelle militaerischer Auflehnung im 19. und 20. Jh. Wien 2000. Bd. 2. S. 310.
21 Поливанов А.А. Из дневников и воспоминаний по должности военного министра и

22 РГВИА, ф. 391, оп. 2. д. 101, л. 2. Главнокомандующий армиями Северо-Западного фронта, 21 октября 1915 г.
23 См.: там же, л. 1., Письмо генерала от инфантерии М.Алексеева, 30 мая 1915 г.
24 См.: ОГАЧО, ф. И-49, оп. 1. д. 5, л. 78-125. Список призванных на действительную военную службу запасным воинским нижним чинам и ратникам, кои по сообщению военных властей бежали или сдались в плен неприятелю на 5 сентября 1916.

25 См.:РГВИА, ф. 2003. оп. 2, д. 545, л. 361. Переписка ГУ ГШ, февраль 1916 г.; Овчинников И.А. Центральное справочное бюро о русских военнопленных, находящихся в неприятельских странах. Пг, 1916. С. 12; а также: SergeevE. Kriegsgefangenschaft und Mentalitaeten. S. 361.
26 См.: Нагорная О. Воспоминания о плене Первой мировой как объект политики памяти и средство групповой идентификации / Россия и война в XX столетии. Взгляд из удаляющейся перспективы. Материалы международного Интернет-семинара. — М., 2005. С. 47.
27 РГВИА, ф. 391. оп. 2, д. 101. л. 3. Главнокомандующий армиями Северо-Западного фронта. Секретно. 21 октября 1915 г.
28 Цит. по: Сенявская Е. Психология войны в XX веке: исторический опыт России.- М., 1999. С. 62.
29 См.: РГВИА, ф. 391, оп. 2, д. 101, л. 3, Главнокомандующий армиями Северо-Западного фронта. Секретно. 21 октября 1915 г.;ф.2031,оп. 4, д. 1793, л. 65. Список добровольно сдавшихся от 16 ноября 1917 г.; а также: Навоев П. Что ожидает добровольно сдавшегося в плен солдата и его семью. Пг., 1916.
30 РГВИА, ф. 2003, о п. 2, д. 545. л. 455, переписка между Херсонским губернатором и ЦК помощи военнопленным, май 1916 г.

31 См.: там же. ф. 2003, оп. 2, д. 761, л. 1-2. Переписка командующего Северного фронта Н.В.Рузского и Ставки, октябрь 1916 г.
32 Там же, ф. 2031, оп. 1, д. 1209, л. 3. Штаб главнокомандующего армиями Северного фронта, ноябрь 1915 г.
33 См.: Поливанов А.А. Из дневников и воспоминаний. С. 185.

34 См.:ОГАЧО, ф. И-49, оп. 1,д. 5, л. 1. Оренбургскому губернатору, 3.12.1915;
л. 65, Циркулярно. МВД Оренбурского губернатора по Губернскому присутствию 2 августа 1916 г. № 59. Уездным и городским попечительствам и гг. земским начальникам. См. также: Nachtigol R. Kriegsgefangenschaft an derOst-front. S. 66.
35 См.: РГВИА, ф. 391, on. 2, д. 101, л. 3. Главнокомандующий армиями Северо-Западного фронта, Секретно. 21 октября 1915 г.; ф.2003, оп. 2, д. 753, л. 92. Газета «Военная летопись», 14 апр. 1916; Поливанов А.А. Из дневников и воспоминаний. С. 185.
36 См.: ОГАЧО, ф. И-49, оп. 1, д. 4, л. 29. Переписка по вопросам пособия семьям нижних чинов, попавших в плен, 1916 г.

37 ГАРФ.ф.ЗЗЗЗ.оп. 1-а, д. 66. л. 31-32, ГУ ГШ. Октябрь 1916 г.
38 РГВИА, ф. 14928, оп. 1, д.20, л.5, Резолюция съезда по вопросам правовой защиты интересов военнопленных и их семейств, 1917 г.
39 См.: Там же, ф, 2031, оп. 4, д. 175.1, л. 501, 557. Цензура корреспонденции военнопленных, ноябрь 1916 г.
40 ОГАЧО, ф. И-153.ОП. 1, д. 2, л. 82. об. Корреспонденция военнопленных, 1915 г.
41 См.: Там же. л. 49. Старшему военному цензору в г. Троицк подполковнику Кучину. 16.08.1915.

42 См.: ГАРФ, ф. 3333, оп. 1-а, д. 90, л. 9. Опросный лист вернувшихся из Германского плена, 1917 г.; РГВИА, ф. 2031, оп. 4, д. 1793, л. 3, Сводка о преступных деяниях наших пленных в неприятельском плену, 13.10.1917; ф. 2031, оп.1, д. 1020, л. 7. Сводка сведений о внутреннем состоянии Германии по показаниям бежавших из плена, 1915 г..
43 См.: ГАРФ, ф. 3333, оп. 1-а, д. 66, л. 12-15. Результаты опроса бежавших из плена, ноябрь 1915 г.

44 См.: РГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1027, л. 7. Ответ Штаба главнокомандующего армиями Северного фронта на запрос ЧСК; д. 1028, л. 46. Протоколы опросов бежавших из плена, февраль 1916 г.; д. 745, л. 320, Листовка «К солдатам германской армии» (нем.)
45 См.: ГАРФ, ф. 3333, оп. 1-а, д. 66, л. 47. Докладные записки о бежавших из плена, январь 1917 г.; РГВИА, ф.2003. оп.2, д.545, л.540, О бежавших из плена нижних чинах, май 1916 г.; ф. 2031, оп. 4, д. 1751, л. 8. Протокол опроса военнопленных, ноябрь 1916 г.
46 См.: Шацилло К.Ф. «Дело» полковника Мясоедова//ВИ. 1967. № 4. С. 103-116; Филюшкин-А. «Рус, не спи в гробу!» Борьба со шпионажем в первую мировую войну//Родина. 2000. № 1.С. 55-59.
47 См.: РГВИА, ф. 2003, оп. 2, д. 545, л. 387. Ставка, секретно по прямому проводу, февраль 1916 г.
48 См.: ГАРФ, ф. 3333, оп. 1-а, д. 66, л. 45, 57. Положение о солдатах, бежавших из плена, 1916 г.; РГВИА, ф. 2003. оп. 2, д. 546, л. 32. Дела о военнослужащих, бежавших из германского и австрийского плена; д. 545, л. 241. Рапорт о бежавших из плена, 1915 г.

49 См.:тамже,д. 548. л. 31. Дежурный генерал при верховном главнокомандующем Кондзеровский, 3.12.1916.
50 Русский военнопленный. 1917. № 1.
51 ГАРФ, ф. Р-5832.ОП. 1,д. 2, л.292, лагерь Хорсеред. июнь 1917 г.
52 См.: Жданов Н. Русские военнопленные. С. 105.
53 Русский военнопленный. 1917. № 4.
54 РГВИА, ф. 14928, оп. 1,д. 18, л. 33. Выписка из журнала заседания ЦК по делам военнопленных при Главном управлении РОКК. 28.7.1917.
55 Там же, ф. 2031, оп. 4, д. 1793, л. 1. Сводка Дегенверха о преступных деяниях наших пленных в неприятельском плену, 13.10.1917.
56 ГАРФ, ф. 3333. оп. 1-а,д. 66, л. 155.0 прибывающих из плена инвалидах, 6.09.1917.
57 См.: там же, л. 64. О досрочно вернувшихся из плена, 6.4.1917.
58 См.: ГАРФ, ф. Р-6119, оп. 1, д. 3, л. 157. С.Боткин в лагерь Хорсеред о возвращении интернированных инвалидов, 22.6.1917.
59 См.: там же, д. 176, л. 2. Отчет о конференции по обмену военнопленных, 6-19 октября 1917 г.; РГВИА, ф. 2003, оп. 2, д. 553, л. 3, ГУ ГШ об обмене интернированных и инвалидов, 9.08.1917.

-----------------------------
к.и.н. Нагорная Оксана Сергеевна "Другой военный опыт"