От sisop Ответить на сообщение
К All Ответить по почте
Дата 20.10.2000 17:59:21 Найти в дереве
Рубрики Современность; Версия для печати

Мнение американцев об России. (+)

Доброе время суток.

Там внизу было упоминание об американце, который автостопом проехал по Сибири.
Почитайте, может понравиться. Если не трудно, то скинте свои отзовы мне на мыло.

С уважением.

Мыло: sisop1@mail.ru



СИБИРСКИЙ РАССВЕТ

ПРОЛОГ

Мое очарование Россией началось в Америке, когда мне шел десятый год, в 1970г. Значительность всего русского захватила меня: протяженность от одной до другой окраины страны; крайность температур простиралась от арктических до субтропических; тысячелетняя история; огромный арсенал ядерного вооружения; эпохальная угроза идеологии Советского государства, казалась, ставила в тупик опору мира. Я представлял эту великую драму, что выдыхалась ежедневно через землю в больших и малых городах, которые я знал только как точки на карте. В самом деле, для меня Советский союз (и Россия ) были олицетворением человеческой трагедии: страной, как это могло показаться, читающей хроники о войне, о голоде, о расширение через суровые степи и леса, и по почти сатанический диктаторам придали (вселили) мне с сильным желанием запутать меня в судьбе страны, если я сделал себя частью России, я чувствовал, я хотел бы заполнить некоторую пустоту внутри себя, соединить себя с чем-то всесторонне великим, чем-то трагическим или нет, таким безвременным и безграничным как русские степи. Таким образом, это был случай неразумного слепого увлечения, где практически не обсуждалось во всем многообразии происхождение моих взаимоотношений с Россией, без всяких простых мотивации. Любящий Россию человек не может быть практичным человеком.
Я вернулся к русскому в 1982г. в то время как учился во Флоренции, в Италии, на последнем курсе колледжа. В течение этого года я начал путешествовать по социалистической Восточной Европе и чувствовал возбуждающую энергию от большой близости советской границы. В 1985г., будучи выпускником Вирджинийского университета по курсу Русской истории, я провел два месяца путешествуя с группой по западной части Советского Союза; на наше путешествие были наложены ограничения - заранее установленный маршрут, обязательный гид, надзор КГБ - только подтвердило мне, что драма которую я подозревал была реальна и была образом жизни, и это было все более захватывающе, потому что я обнаружил это в короткий промежуток времени. Я покинул страну решившись получить советскую грязь под мои ногти, мечтая о великом приключении в России, суровое испытание должно было закалить меня и реализовать романтические идеи моей юности.
В сентябре 1992 я думал мне выпал шанс сделать это. Я принял для начала должность в Корпусе мира в недавно получившем самостоятельность Узбекистане (я просил послать меня в Россию, но Узбекистан был так близко с Корпусом мира ???) . Опыт в Ташкенте, по причинам слишком сложным гарантировать объяснение здесь, доказали профессиональное разочарование и опустошение.
Однажды, как раз после Нового 1993 года в Москве, я стоял, пристально смотря из моего окна в отеле Редисон-Славянская (у станции Киевская) в раннюю утреннюю дымку из снега и водянистого тумана. СNN громко орало из телевизора. Мой костюм висел зажато в чулане, хрустящий от химчистки, черная кожа моих туфель светилась, нетронутая московской слякотью. Под моим окном, москвичи плелись безмолвно через снежные улицы, ведущие к станции. Только вторящие крики станционного мастера, объявляющего поезд, достигали моей комнаты; иначе я был смотрящий молчаливое кино о России. Я не житель России, или даже Ташкента. Деньги и благоприятные условия моей работы защитили меня от гравия на земле, хранили меня от этой жизни, и создали дистанцию между мною и этими людьми, каждому из которых, всей ежемесячной зарплаты не хватило бы для покрытия, в это время, вечерней выпивки в баре отеля. Я был внутри аквариума и выглядывал оттуда. Я чувствовал, что предавал мои мечты, и попутно, моих хозяев, кого должны посещать представители Запада - особенно тех в общине гуманитарной помощи - смотревших как дети, нуждаясь западного здравого смысла (мудрости) и строгости, перевоспитания в запасном стиле. Я осознал в этот момент, что я никогда не буду способен узнать Россию так глубоко, как страну оставшуюся экспонатом, я мог выйти с блеском пригоршни долларов около привратника эксклюзивного отеля.
Итак, я оставил свою работу. Двумя месяцами позднее, я вернулся в Москву, планируя пролететь какие-то 450 миль западнее Магадана и пересечь целый массив земли бывшего Советского Союза. Это должно было повлечь за собой путешествие протяженностью 8,325 миль, который я бы сделал из морозной Дальне-Восточной России пересекая Сибирь, через Урал, по Черноземной зоне и, в конце, через Украинско-Польскую границу в Варшаву, сделав это при помощи всех средств : путешествуя с попутными грузовиками, машинами, автобусами, поездами и лодками. По крайней мере таков был мой план. Другие представители Запада проезжали по железной дороге их путь от Москвы до Владивостока, но ни один из них, насколько я знаю, кто намеревался пересечь Россию не начинал с Магадана. Этим путешествием, я стремился сразиться с Россией путем обращения к потоку суровых испытаний что могло бы опровергнуть мои взгляды на жизнь и поставило бы обратно на место это с русскими; я хотел объединить мою судьбу с судьбой страны в суровом испытании созданном своими руками.
Я взял с собой в Москву очень мало вещей. Я нес только то, чем я смог заполнить накануне вечером чемодан, взял с собой сумку с камерой, четыре линзы и несколько пленок. Все это, я оценил, я мог позволить себе потерять или выбросить если будет необходимость. Моя внешность была, по крайней мере, не отличной от русской, и мой русский позволял мне проходить, если не как русскому, то как советскому гражданину из Балтийских республик. Покрывать расходы я взял около 900 долларов наличными в мелких банкнотах - тяжелую пачку бумажных денег - и нес их ремне для денег вокруг моей талии. Этого должно было хватить на три или четыре месяца пока я буду в дороге - это было все что я имел на этот момент. Я имел годовую мульти визу, но огорчительно, она была предназначена только для Москвы (русские визы для каждого города). Я спросил в Американском посольстве может ли это причинить мне неприятности при возвращении; они не знали. Ни один не мог сказать мне или даже отважиться предположить как чиновники в отдаленных просторах страны среагировали бы на меня; никто не знал насколько было хорошо распространено Американо-Российское соглашение Открытых Земель ( совместное упразднение большинства ограничений для путешествия иностранцев в обеих странах).
В марте 1993г., когда я начал свое путешествие, в России были беспорядки. Борис Ельцин наложил президентское правление в его борьбу с реакционным Верховным Советом, и противостояние приняло угрожающие размеры.
Преступления, особенно насильственные преступления, угрожающе увеличились и большинство из них были связаны с иностранцами. Союзные Советские республики объявили о своей независимости и пытались найти свой путь без Москвы. Местные советские вожди возводили себе дворцы. Коммунисты переименовали себя демократами, но сдерживали реформы диктуя из Москвы все повороты. Предостережения вытекали из всех жилищ: возврат к тоталитаризму мог стать последствием господствующей анархии.
Если главной движущей силой моего путешествия была страсть, там действительно был полностью политический _ обсуждение соображение внимание компенсация __раздумывать взвешивать__ и один я верил в оправдание моего путешествия практическими перспективами: то что происходило в России было угрозой для будущего мира. Не смотря на падение коммунизма, русские и представители Запада, особенно американцы, знали и понимали друг друга очень мало в 1993г., и это не было реально изменено. Жаль, если Россия не будет больше представлять интерес для советологов, как исейчас, земля, где практически не проводились исследования для сохранения до сих пор существующих загадок и ребусов. Объем путешествий между США и Россией для средних граждан обеих земель увеличился, но не так существенно, как можно было ожидать; быть должны некоторые бюрократические барьеры существовавшие в прошлом обеих сторон. Американцы и русские, таким образом, имеют мало личных знаний друг о друге. Это причиняет страдания потому что оба народа очень могущественны, очень основательны чтобы не воздействовать на покой мира. Я надеялся, что мое путешествие и в последствии книга каким- нибудь образом послужат этому недостатку.
Я выбрал как отправную точку Магадан на берегах замерзшего Охотского моря, потому что это была гулаг-столица бывшего Советского Союза, нулевое основание отчаяния оно символизировало тюремный ад Сталинских десятилетий; если бы я мог избежать этого и иметь успех (успеть) в пересечении (противодействии) всей страны, я верил, я бы сыграл свою маленькую роль в драме этой земли, так или иначе я сделал весь этот путь до Польши. Эти идей не успокоили страхи моих русских друзей, которые говорили что это ошибочное время для такого путешествия. Они предостерегали что там был риск моего простого исчезновения по дороге, эти лишние были против дать мне территории и местности, обе политические и географические, я охватил бы (закрыл бы). И, они прибавили, дорога в Магадан особенно опасна. Но я решился начать отсюда, если Магадан был городом известным для смерти и ошеломлял гулагом отчаяния, это было также первым местом где тени рассвета грели русскую землю.










- ПЕРВАЯ ГЛАВА -

МОСКОВСКИЕ И РОССИЙСКИЕ
НЕУПРАВЛЯЕМЫЕ ЭЛЕМЕНТЫ. (стихии)

"Это плохое время здесь", сказал водитель, сжимая сигарету между зубов, так как мы находимся вне аэропорта Шереметьево на Московских темных и пустых мостовых, рыща затерявшиеся случайные газеты с чертежами перемещения холодного воздуха. "Наш Верховный Совет готов заставить Ельцина уйти. Кто будет альтернативой? Спикер Парламента Хасбулатов? Он будет хуже Сталина. Он обманывает и смотрит прямо в твои глаза в то время делая так. И он знает, что ты знаешь, что он врет. Это будет гражданская война если он займет это место.
Флаг развивался над дорогой: РУССКИЙ КИНЕМАТОГРАФ ПОДДЕРЖИВАЕТ ЕЛЬЦИНА. Мы пролетели под ним и проскочили на красный свет.
Водитель, удерживая равновесие руля своими предплечьями, зажег другую сигарету.
"Не волнуйся. У полиции есть другие вещи кроме как волноваться о красном свете в эти дни. Скажи, откуда ты сказал ты?"
Мы уже договорились о плате. Я сказал ему, что я из Штатов.
"Американец! Ты должен был сказать мне это! Я получаю 50 долларов с иностранцев за поездку в город. Это то что ты должен был бы заплатить".
"Мы уже договорились о цене. Почему я должен был сказать тебе откуда я , если после этого я заплатил бы в 10 раз больше за тот же путь?"
"Ты зарабатываешь в десять раз больше, вот почему. Но не важно - это время, я позволяю этому случиться.
Мы затормозили перед зданием, где жила моя приятельница Бетси. Три машины полицейских пролетели позади нас, крича через их громкоговорители в мартовском благоденствии;
Бетси приютила меня на несколько дней которые я был в Москве. Она познакомила меня с ее мрачным помощником-телохранителем Сашей, ветераном спецназа, участвовавшего в войне в Афганистане, и сказала мне, что я мог бы спросить его о указателях моего путешествия. Саша думал, что это звучит как плохая идея ("Опасно находиться вне Московской области. Есть неуправляемые элементы, и во многих местах нет даже еды.") Он предложил взять с собой оружие, и это же сделала Бетси. Оба думали, что я должен получить больше советов от русский до начала поездки. Чтобы успокоить их я решил позвонить двум русским друзьям в Киев, Вале и Олегу, которых я знал с моего поездки 1985 года. Оба были на линии.
"Это все может плохо обернуться ", сказал Олег. "Сейчас абсолютно неправильное время для такого приключения. Так страшный как наша система была под Советами, там был наименьший порядок на улицах. Сейчас более опасная страна чем наша, и за это мы должны благодарить большевиков. Они разрушили нашу мораль и построили на этом месте систему репрессий, что сделало людей злыми. Подожди пару лет и потом попробуй. Ельцин может не продолжится - ты видел что случилось в Москве после того как он объявил президентское правление - и без него у нас будет гражданская война. Если это настигнет тебя, то все взорвется.
Валя подбежала к телефону. "Сказать мягче - это плохо обдуманная идея. Ты не будешь один в местах где мы никогда не были. Ты будешь благодарить головореза который решит ограбить, а не убить тебя. Возьми пистолет или, наименьшее, газовый баллон."
"Или нож" - крикнул Олег.
Хотя у меня не было намерений покупки пистолета и я смотрел на себя как на счастливчика, все эти предостережения, опасения и возражения звучавшие от моих русских друзей и Сашин погребальный звон по мне, привели к тому, что я спал очень плохо несколько следующих ночей. Я считал лучше хранить в уме, что гнало меня предпринять это путешествие; но образ стоял перед глазами (преследовал меня) : я мчался к бездне и все мои утверждения которые я знаю - это риск и холодная рукоятка которая уйдет не использованной, когда я пронесусь со свистом над этим острием.
Но я поддержал себя виньетками из моего прошлого, воспоминания которые поддерживали меня в самые тяжелые моменты жизни. Девять лет назад, во время марта, такого же мрачного и печального, я карабкался по каменной дорожке к маленькому кладбищу над Ираклионом, на греческом острове. Могила писателя Никоса Казантзакиса тянула меня туда. Грозовые облака нависали над горами за городом. Ветер кружил пыль вокруг крестов согнувшихся над лежавшими умершими, но здесь, на вершине могилы Казантзакиса, были начерчены на камне три простые линии ставшие для меня как хаику или мантра :
Я ни на что не надеюсь
Я ничего не боюсь
Я свободен
Это казалось мне потом, в 1984, что это такое состояние без страха, где нет надежды на будущую постепенно захватывающую энергию от живущих в настоящем, предвестившую бы рассвет настоящего освобождения, неистовое блаженство "сейчас" передавшееся более сильно от знания, что завтра может не наступить. В Москве, я обдумывал эти строки и пытался представить себе каким свободным это путешествие являлось бы: благоприятная возможность существовать исключительно в настоящем, создавать его и быть созданным им, и совершенно не признавать понятие, что завтра имело значение, что что-нибудь существовало но "сейчас" оба уже приспособившиеся и согнувшиеся.
Я также верил в удачу, что что-то связало мою жизнь с Россией и продолжало бы делать так, и то что я испытал на русской земле будет последней милостью. Но этот абстрактная уверенность не предлагала мне защиту - это могло, действительно, привести меня к моему разрушению, судьба (гибель) не существует синонимично с охраной Провидения. Но сейчас, покинув мою работу в Корпусе Мира и приехав в Москву по порыву души предпринять путешествие, я поднимался против чего-то поистине разрушительного и расхолаживающего: благонамеренных, но угрожающих, слов друзей, их описаний того что им было известно, что мне хотелось бы найти в самых дальних укромных уголках России. Я противился этому в течении дня, но ночью, оно преследовало меня ночными кошмарами, тем самым не давая мне возможности оправиться от смены часовых поясов. Единственным утешением которое я видел было купить билет до Магадана и уехать как можно скорее; лучше отбросить себя чистым от бездны возраста с большей инерцией, чем колебаться и рисковать разрушая все эти стены от скалы к скале.

Бетси приехала в Москву с ее двумя детьми тинейджерского возраста, Джо и Стефани. Однажды после полудня в квартире, Стефани проникла в мою комнату, пока я делал отдельные записи в моем дневнике, и плюхнулась на стул, вытянув ногти сушить. Там был кто-то с кем, она думала, я должен встретиться - она сказала.
"Ты собираешься в Магадан, правда? Я знаю одного парня от туда. Его зовут Стив. Я зову его Стивом, хотя он не говорит по-английски и его настоящее имя Станислав. Я ему нравлюсь и он всегда стоит и ждет меня на лестничной клетке чтобы пойти куда-нибудь. Он учится здесь, в Москве. Я должна познакомить немедленно с тобой. Он мог быть хорошим для использования кем-нибудь, вместо того чтобы стоять весь день около лестницы.
Несколькими минутами позже, когда я сосредоточено разглядывал мою карту России, зашел Стив. Он был высокий и широкоплечий, с черными коротко подстриженными волосами, и с такой белой кожей выглядевшей как никогда не видевшей солнца. Он дрожал, еще замерзший после лестницы. Мы пожали руки. Он был немного неуклюжий, как может быть тинейджер, но искренний и здравомыслящий.
"Могу я посмотреть Вашу карту" - он спросил. "Ох, она на английском. Где Магадан?"
Я показал ему. Он покосился на нее и фыркнул.
"Итак, что вы планируете делать?"
"Я еду в Магадан. Оттуда, я хочу пересечь по суше до Якутска при помощи этой дороги."
Я провел пальцем вдоль тонкой неуверенной красной линии, колеблющейся от Магадана внутрь страны. Эта тонкость волновала меня: ключ обозначен так небрежно "как большая дорога или главный путь", заставлявший меня полагать, что это могло быть что-то типа трека с гаревым покрытием для мотогонок асфальтированный на всем пути; это не было такая надежная линия как те зигзаги над западной Россией, которые в лучшем случае, я знаю, изображены двойной линией главного пути в плохом состоянии.
Стив взглянул украдкой на линию, поднял глаза на мое лицо и снова покосился на карту.
"Что они показывают здесь, это не дорога, но Колымский Маршрут вид пути построенный в тридцатые годы гулагскими заключенными. Он проложен только до Усть-Неры, это около половины пути. После этого ничего нет. Только "зимник" (зимний путь, возможный только когда мороз, от русской "зимы" или зимой) Мы не добираемся до Якутска по суше. Только летаем.
Магадан был естественной тюрьмой, окруженный как стенами Арктическим кругом на севере, Охотским морем на юге и снежными границами гор на востоке и западе. В прошлом, заключенные перевозились туда лодкой из Владивостока. Я смотрел на линию на моей карте и представлял дорогу построенную с тех дней.
"Ты говоришь невозможно переехать сушей от Якутска до Магадана?"
"Это возможно, но только зимой. Мы никогда не делаем это, но иногда треки ходят. Проблема в том, что зимник может оттаять сейчас - Вы можете опоздать. И еще проблема Вашей безопасности. Треки очень часто грабили при переездах из Яркутска в Магадан. Сейчас водители носят оружие."
"Я буду волноваться о моей безопасности когда я получу ее (или буду там), но возможно, что я мог бы пролететь всю дорогу до Магадана и не буду способен сделать это потому что слякоть беспокоит меня.
Стив согласился позвонить отцу в Магадан и спросить его возможно ли еще использовать зимники. На следующий день, Стефани привела его с лестничной клетки. Он дрожал всю дорогу и тряс мою руку.
"Я поговорил с отцом. Он не уверен в отношении зимника - никто не курсировал там недавно. Но он дал мне имя передать Вам. Когда Вы будете в Магадане, найдите Александра. Он руководит местной газетой. Не пытайтесь делать что-либо сами, он сказал, это опасно в эти дни. Два русских, пытавшихся добраться на попутках в прошлом году были убиты на дороге."

На следующий день я улетал. Стефани сидела и смотрела как я собирался.
"Думаешь ты сделаешь это?"- спросила она рассеяно.
"Конечно. Я не путешественник через военные зоны. Русские любят рассказывать людям какие ужасные вещи они знают. Я думаю, они преувеличивают".
"Саша думает, ты будешь убит. Но откуда ему знать?"
Бетси перемещалась нервно по кухне, резала ломтиками ветчину, мазала маслом хлеб, и складывала вместе в сендвич.
"Ты помнишь, что сказал Саша - там можешь там не найти продукты, поэтому я делаю тебе несколько сендвичей. Она набила этим пластиковый пакет и бросила несколько апельсинов и сыр, все с торопливыми движениями приводя к нервной энергии. "Наименьшее, ты можешь съесть это в самолете. Саша внизу с твоей машиной."
Внизу у входа, Бетси и я нашли Сашу, но не машину.
Я посмотрел на Сашу, который прислонился напротив перил, скрестив на груди руки. Его угрюмые глаза сосредоточились на мне.
Там был 1111 и , это звучало как если бы через Беверли деревенщина внезапно появилась на полуразвалившемся ветхом автомобиле; взамен, изношенное Жигули такси, наполовину коричневое и наполовину рыжее, зашипело тормозами перед нами.
Саша и водитель Дима обменялись приветствиями, и мы попрощались; я бросил мой чемодан на зад и прыгнул в салон. К моей досаде, я обнаружил липкую коричневую краску на моих руках - я дотронулся до коричневых заплаток не желтой двери.
"Я не смог найти желтой краски. Коричневая, это все что у них было" овладел моим вниманием Дима, сквозь мой стон, смотря больше для соблюдения приличия на липкие пятна на моих пальцах. Он протянул мне тряпку, и я стал пытаться стереть их. Мы уехали от участка земли Бетси на улице Новый Арбат по направлению к Домодедовсому аэропорту.
Когда мы пропыхтели за пределы города и дорога отделилась в однообразные деревьями разбросанный мусор с грязным снегом, коробка передач начала поднимать клубы едкого коричнево дыма. Дима яростно замахал руками разгоняя его.
Я потянулся открыть окно, но обнаружил, что ручка сломана. Дима сказал, "Открой свою дверь" я сделал это, держа ее приоткрытой остаток дороги до аэропорта.








ВТОРАЯ ГЛАВА


ПРЕСЛЕДУЯ ВОСХОД К МАГАДАНУ.

Я помню...как мы всходили по трапу
и входили в холодный и мрачный трюм.
Обнимая один другого как братья, заключенные
Стонали от укачивания на корабле
утром, когда туманы таяли прочь
Магадан возник впереди нас,
столица Колымского края.
(из песни с русского ГУЛАГа)

Мое дыхание пыхтело впереди меня пока я вталкивал сумку в узкий проход между рядами. Снег, задувавшийся через дверь, падал на ковер; он не таял. В самолете было холодно и провожающая полеты носившая парку сверху ее сине-белого Аэрофлотовского жакета , неожиданно появилась из ее кабины с торчащими из манжета только кончиками пальцев. Она остановилась, бросила хищный взгляд на пассажиров сидящих на своих местах, и презрительно фыркнула. Было около тридцати нас на сто мест, и это выглядело, как будто сверх расстояние могло возместить костлявые сидения и обмотку ковра сморщившуюся по краям прохода между рядами. Не обращая внимания на места назначенные на наших билетах, мы рассеялись вниз от кабины и протянулись в покинутых рядах.
Провожающая не тратила зря время.
"Это не Ваше место! Это не Ваше место!" Она двинулась вниз прохода между рядами, тщательно изучая билеты, фыркая клубами морозного воздуха и задернула плотнее ее парку вокруг талии. "Вы пересядете на Ваше назначенное место!"
В этом не было здравого смысла. Самолет был почти пустой и таким бы остался восемь часов безостановочного пути в Магадан. Она ходила, надоедая и запугивая и в течении нескольких минут привела большинство пассажиров в движение; зашелестели чемоданы; ноги наступали на ноги; и кабина жужжала с ворчанием и рокотом и терла нейлоновые парки, но Аэрофлотовский посадочный план был осуществлен. Когда был укомплектован, все пассажиры поместились в первые семь рядов, и многие обнаружили, что каждое второе из их сидений постоянно полулежало или вертикально прыгало. Мое имело рычаг передвигавшийся крестообразно, что толкнуло меня в копчик. (кость нижней задней части).
Пилот приказал идти, и мы взлетели в спешке при тусклом вечернем свете.
После около сорока минут полета над бывшим Советским Союзом, я считал себя ветераном Аэрофлота, но там было что-то особенно тревожащее вокруг этого, вернее, от чего-то вокруг меня. Зеленая парка причудливо выпятилась, волосы пересохли и завивались, руки были потрескавшиеся и влажные, лицо было изумлено с покорностью. Это встречалось мне, когда я просил отождествлять эти группы где-нибудь в другом месте, я мог взять только освободившихся заключенных, или выживших в неудачной Арктической экспедиции; они небыли идущими куда-либо, что позволило роскошь улыбки.
Когда мы набрали высоту и выровнялись, в самолете потеплело, и пассажиры снова разошлись вниз по проходу. Стюардесса появилась с ужином, подносами с хрящеватыми и сальными цыплятами. Я наклонился и, жуя сендвичи Бетси, благодарил ее. Мужчина рядом со мной тыкал кости своей вилкой, легко постучал черствой коркой хлеба и поднял глаза на стюардессу.
"Что это?"
"Я знаю, я знаю. Не жалуйтесь мне на это. Мы обязаны подать вам это. Вы не обязаны это есть."
Я закончил мои сендвичи и вытащил книгу, но нашел, что невозможно сосредоточиться и позже положил ее вниз. Когда самолет промчался в ночь, я думал обо всем что я оставил чтобы сделать это путешествие - моих американских друзьях в Корпусе Мира, русских, с которыми я познакомился в Ташкенте, моей семью в Штатах. Я вдруг осознал, как одинок я был.
Оцепенение подкрадывалось ко мне - я не смел сравнить его с оцепенением заключенных перевезенных в Магадан в Сталинские дни, но здесь, казалось, есть какое то сходство: наше предназначение было неизвестным и непознаваемым в мире западной России. Я задремал, закутавшись узлом с моим пальто и шарфом и скрутившись у окна.
Мой сон был спордическим и был пересыпан судорожной бессонницей. Мы направлялись на восток через торопящуюся ночь и неожиданно возникла светящаяся в полсилы , утренняя звезда, внизу где-то над Сибирью. Наша высота была достаточно низкой, чтобы пейзаж внизу был видим. С морозными водоразделами, распространялись по наклонной, протягиваясь за область видимости. Ничего не трогало моих глаз и монотонность снежной пустоты убаюкивала меня, возвращая в интермедии сна бесшумно вселившись с тревогой о моем путешествии которую я чувствовал только до отъезда. Сны преследовали меня с виньетками из моего детства, с мамой, отцом и сестрой в нашем доме на побережье, Рождественские утренники с тех пор давно в прошлом и бабушки и дедушки с тех пор давно умерли. Казалось, моя жизнь прошла перед моими глазами, затем исчезла в дремлющей дымке.

Часом позже, я проснулся, вздрогнув - как если бы от ночного кошмара - твердое как сталь сверкание ударило меня по глазам. Мы накренились в почти незначительный спуск, и я потащил себя к окну. Бесплодное арктическое сияние отскакивало от белизны внизу, играя на снежных границах сопок (низкие холмы восточной Сибири), некоторые из которых были округлые, некоторые угловатые и резкие, но все стояли подверженные ветрам и изношенные изморосьными бурями, которая усилилась по мере приближения нас к земле и приставала к нашему самолету так быстро, что крылья качались и щитки дрожали. Я опустил поляризованое стеклянную панель на окне, вернул ослепительный блеск с мерцанием, что придавало сверхестественное медное сияние безлюдным сопкам.
Когда мы спускались, остроконечные вершины томились, неожиданно возникнув и умоляя о снеге, как протянутые костлявые руки умирающих от голода заключенных. Яростные боковые ветра хлестали нас в конце увеличиваясь, но мы продолжили долгий, низкий спуск. Не накреняясь, но поворачивая; глухой стук и скольжение колес и мы были на Магаданском льду.

Мы поехали на такси по дороге, каждый схватил ручную кладь и сумки и сунул в проход между рядами. Самолет накренился на привал, покидая нас прислушиваясь к порывам ветра снаружи, шуму, другим свистам и стенаниям. Трап был поднят, и служитель старался изо всех сил выпустить погребенный затвор. Он свободно выпрыгнул и дверь полетела открывшись.
Когда я приблизил решетку, я был захвачен впечатлением, что мы все шли пешком к двери морозилки, открытой показать изнутри белое здание, около которого вертелся гигантский вертолет, чьи лопасти пропеллера сломали мороз свободный от покрытых льдом щелей и втянули его в белый водоворот. Я вышел с другими на передвижную лестницу, схватил свою сумку, и начал свою дорогу вниз. Ледяной порыв ветра швырнул нас всех от перил, и люди впереди меня почти теряли опору под ногами.
Здание аэропорта было пустынным сборным домом из гофрированного железа.