От Сергей Зыков Ответить на сообщение
К All Ответить по почте
Дата 18.11.2002 02:04:49 Найти в дереве
Рубрики WWII; Версия для печати

сенсационные откровения личной секретарши АГ

ТРУД-7
14 НОЯБРЯ 2002 Г.,

СВИДЕТЕЛЬ ИЗ «ВОЛЧЬЕГО ЛОГОВА»
Исповедь личной секретарши Гитлера

С осени 1942 года и до самой смерти фюрера Траудль Юнге была его личной секретаршей. По насто­янию Гитлера она вышла замуж за его денщика, который через год после свадьбы погиб на Запад­ном фронте. После войны до конца своих дней в 2001 году избегала общения с прессой. И лишь незадолго до своей смерти дала несколько интер­вью (в общей сложности почти на десять часов) австрийскому журналисту Андре Хеллеру. Мне довелось прослушать большую часть звукозаписей. Предлагаю познакомиться с некоторыми из них.

ФОТО: Гитлер любил собак больше, чем людей.

...Гитлер всегда повторял: «Не думайте ни о чем, всю ответствен­ность за жертвы я беру на себя». Этим он лишал совести других, ма­нипулировал в своих интересах. Чем взрослее я становилась, чем боль­ше узнавала, тем сильнее и глубже понимала вину этого человека, у ко­торого работала и к которому, как и он ко мне, хорошо относилась. Ког­да я прочитала о том, что творилось в концлагерях, чего я не знала до крушения рейха, меня охватило на всю жизнь угнетающее чувство вины, хотя я никогда не была востор­женной сторонницей национал-со­циализма, не участвовала в нацист­ском движении, не только не стре­милась, но и не думала о том, что на несколько лет окажусь рядом с Гит­лером.

Сейчас могу сказать, что это был преступник, преступления которого я не разглядела в свое время. Когда фюрер захватил власть, мне испол­нилось 13 лет, я росла в семье, где никогда не заводили речь о полити­ке. Мать воспитывала нас с сестрой без отца, дед отличался диким дес­потизмом, дома царила атмосфера психологического давления, душев­ного террора, что, видимо, и объяс­няет мое последующее личное рас­положение к фюреру, относившему­ся ко мне с неким отцовским покро­вительством, которого так недоста­вало в семье.
Я не знала, что буду делать по­сле школы, и по совету сестры пе­реехала к ней в Берлин, окончила курсы машинисток и устроилась на работу в бюро маленькой фирмы с невысокой зарплатой. Подруга сес­тры, имевшая какие-то связи с канцелярией Бормана, посоветовала перейти на госслужбу, сказав, что, кстати, проводится конкурс секре­тарш. Я настолько успешно выдер­жала экзамены, что мне объявили:
«Вы зачисляетесь в группу кандида­тов для работы в штаб-квартире фюрера».

Осенью 1942 года нас привезли в Восточную Пруссию в ставку Гит­лера «Волчье логово». Появился Гит­лер, которого я видела только в ки­нохронике, вечно кричащего власт­ным голосом, с демоническим взо­ром, с непременно вытянутой впе­ред рукой. А тут перед девушками предстал обычный человек зрелого возраста с мягкой улыбкой. Каждой пожал руку, расспросил о житье-бы­тье. Никакой атмосферы страха и напряженности.
Гитлер сказал мне: «Успокойся, не волнуйся» - и начал диктовать для пробы, а я вдруг почувствовала, что эти слова на меня не действуют, увидела, как дрожат мои руки, а на листе появляется совершенно нечи­таемый текст. В этот момент, слава Богу, а может быть, и наоборот, раз­дается звонок от Риббентропа, и фюрер уходит. Я вынимаю лист и печатаю заново без единой ошибки.
Гитлер доволен, я тоже. Он спраши­вает: «Вы хотите остаться? Я пони­маю, вам 22 года, девушке, да еще красивой, нужно выходить замуж. Подумайте, стоит ли оставаться у меня». Я ответила: «Для меня нет проблем - уже 22 года живу без мужчины». Он уловил шутку и засме­ялся.
Так я стала секретаршей фюре­ра. В мои обязанности входила толь­ко работа на машинке - никаких приготовлений кофе, телефонных звонков, передачи документов, встреч посетителей. Я сидела в сво­ей комнате и выходила по сигналу. Мне не разрешалось печатать ни политических, ни военных текстов. Обстановка в бункере для меня ос­тавалась спокойной и дружелюбной. Гитлер с его рычащим «р» на кино­экранах в частной обстановке гово­рил спокойным голосом с некоторы­ми австрийскими оборотами, выгля­дел приветливым, производил впе­чатление вполне здорового челове­ка.
Это не могло не удивлять при его образе жизни: много работы, мало движений, явный недостаток свеже­го воздуха. Он отрицательно отно­сился к спорту, избегал солнечных лучей, не носил коротких брюк, го­воря, что у него «слишком белые ко­ленки». Правда, он не пил и не курил, но одно это не делает человека здо­ровым. Может быть, некоторые про­блемы с желудком объясняют, поче­му фюрер был вегетарианцем. Ему помогала индийская медицина, ка­кие-то травы и витамины.
Фюрер никогда не говорил о любви, это великое чувство просто было ему неизвестно. Он исходил из примитивного представления: геро­ям должны безропотно принадле­жать самые красивые женщины, а кто был героем в его понимании, хорошо известно. Думаю, эротика его не вдохновляла, и вообще мра­морная статуя значила для него больше живой женщины. Но многие немки - не знаю, почему - были от него без ума. На вопрос, почему он не женится, Гитлер отвечал, что «из него не получится хорошего мужа». И детей не хотел, заявляя, что у «ге­ниев часто рождается неполноцен­ное потомство». Я всегда думала:
«Сам себя считает гени­ем?», но, конечно, никогда эти мысли вслух не выра­жала.

Почти душевная обста­новка в бункере резко из­менилась в ходе сталин­градской трагедии,став уг­нетающей. Будто мрак по­селился в штаб-квартире... Гитлер, обычно обедавший с офицерами в казино, в те дни питался на рабочем месте с нами не только из-за нехватки времени, но и потому, как мне казалось, что хотел отвлечься от не­приятных разговоров, от тягостных телефонных со­общений, как бы пытаясь укрыться среди тех, кто не знал о сокрушительном по­ражении немецкой армии.
Я странствовала вместе с фюрером из одного бункера в другой, из одной штаб-квартиры в другую, мало обра­щая внимания на окружение, тем более что «излишняя наблюдатель­ность», мягко говоря, не поощря­лась ни начальством, ни охраной. 20 июля 1944 года выдался особенно жаркий день. Несколько сотрудниц, в их числе и я, получили разрешение временно отлучиться из бункера. На велосипедах мы отправились на озеро и, вдоволь накупавшись, вер­нулись на работу. Весь район бунке­ра был забит машинами, всюду сно­вали незнакомые генералы и офице­ры. Не вызывало сомнений, что у Гитлера готовится важное совеща­ние. Дела на фронте, прежде всего на Восточном, шли все хуже и хуже, тревога и нервозность не покидали фюрера и его ближайшее окруже­ние.
Девушки разошлись по своим комнатам, и вдруг прогремел оглу­шительный взрыв... Раздался тре­вожный вой сирен, мы выскочили во двор. Кругом паника, призывы ско­рее доставить врачей. Попавшийся навстречу знакомый офицер из ох­раны успел сказать мне, что в поме­щении, где Гитлер проводил сове­щание, взорвалась бомба. Я броси­лась туда, но майор СС, установив­ший оцепление, оттолкнул меня, не обращая внимания на удостоверение.
Все-таки мне удалось пройти в приемную перед залом заседаний. Гитлер стоял со спущенными брюка­ми, но с улыбкой триумфатора, явно находясь в шоковом состоянии. Уз­нав меня, он сказал: «Эти трусы не отважились стрелять в меня, а под­ложили бомбу». Вечером к фюреру прилетел Муссолини. Гитлер, при­гласив и нас, сотрудниц канцелярии, показал ему развороченный взры­вом зал, сказав с гордостью: «Бог, судьба сохранили меня для борьбы против врагов Германии и всего культурного человечества».
Гитлер осознавал все ужасы войны, но, когда ему доносили о раз­рушенных немецких городах, о стра­даниях мирного населения, он все­гда отвечал, что врагам отомстим, отстроим после войны Германию еще краше. Когда ему приходилось передвигаться по Берлину, шофер всегда выбирал маршрут по улицам, наименее пострадавшим от бом­бардировок. Он, погубивший милли­оны людей, никогда не разрешал приносить в его апартаменты сре­занные, «убитые» цветы.

22 апреля 1945 года Гитлер про­вел совещание в берлинском бунке­ре, собрав на него против обыкно­вения не только военных, но и жен­щин, находившихся в подземелье. Сказал, что война проиграна, все потеряно, каждый имеет право покинуть бункер и спастись. Генералы пытались возражать, что-то говори­ли о возможностях резко изменить положение на фронтах, но Гитлер повторял одно и то же. Лицо словно гипсовая посмертная маска. Ева Браун подошла к нему и сказала: «Ты же знаешь, что я останусь с тобой». Глаза его блеснули, и мы впервые увидели, как он поцеловал Еву в губы. Я тоже сказала, что остаюсь, почему - не знаю. Скорее всего, просто не представляла, куда мож­но идти, где можно найти укромное место в аду, что царил над нами, а бункер создавал иллюзию безопас­ности.

Все продолжали жить по инер­ции. Разговоры неизменно враща­лись вокруг одной темы - как про­ще и надежнее уйти из бренного мира. Гитлер несколько раз спраши­вал и меня, почему я не пытаюсь бе­жать. Я повторяла, что не хочу. А на мой аналогичный вопрос отвечал: не желает попасть в руки врагов, чтоб они не издевались над его трупом. Гиммлер передал в бункер капсулы с ядом. Сообщения о том, что дела­ют советские солдаты с немцами, особенно с женщинами, были настолько страшными, что и нам выда­ли капсулы. Гитлер сказал при этом с кривой усмешкой, что «хотел бы подарить на прощанье нечто более прекрасное».

Мы потеряли представление о том, где ночь и где день... В послед­ние дни в бункере стихийно возни­кали пьянки, танцы, звучала музыка, кто-то женился и выходил замуж. Гитлер приказал расстрелять одно­го из своих адъютантов, мужа сест­ры Евы Браун, когда он решил бе­жать в Мюнхен к готовящейся ро­жать супруге. От Геринга пришла те­леграмма, что он в силу неспособ­ности Гитлера берет на себя всю полноту власти. Разъяренный фю­рер обвинил его в предательстве и приказал арестовать вместе со всем окружением. Кому приказал, кто сможет арестовать?
Все те же действия человека, находящегося в безумном состоя­нии. Гитлер отравил любимую соба­ку, чтобы, по его словам, «проверить эффективность яда». 28 апреля вечером фю­рер официально бракосочетался с Евой Бра­ун, которая тут же по­требовала, чтобы ее называли «фрау Гит­лер». Фюрер сказал мне: «Дитя, я хочу вам продиктовать полити­ческое завещание». Я подумала, что он откро­венно скажет все - за­чем война, ради каких целей страдания, как он видит мир в будущем. И ничего нового в ответ - те же фразы о вине евреев и больше­визма, о необходимос­ти спасать человечест­во от этой беды. Я запи­сала завещание в блок­нот, потом отпечатала и с текстом постучалась в его комнату. Там он праздновал свадьбу, на которую пригласил шесть человек.
30 апреля фрау Геб­бельс отравила своих детей, подмешав яд в бутерброды и компот, громко заявив, что «у них нет будущего в стране без национал-социализма». Гитлер сказал, что хочет со мной попрощаться, до­бавив тихим голосом несколько фраз, которые я не разо­брала.
Я не пошла смотреть на сожжен­ные трупы фюрера и его супруги. В следующие часы у меня произошел полный провал памяти. Я бежала, охваченная тогда ненавистью к Гит­леру за то, что он оставил меня в беде, бросил на этом свете, уйдя в спокойное царство теней.

С годами я окончательно поня­ла, что Гитлер был неизлечимо одер­жим преступной идеей, ради кото­рой, не задумываясь, был готов идти по трупам. Для него ничего не зна­чили ни отдельные личности, ни че­ловечество целиком. Оно просто для него не существовало. Он счи­тал себя сверхчеловеком, который стоял над всем сущим на земле...
Траудль Юнге 9 июня попала в советский плен. Ее допрашивали несколько месяцев, а в декабре быв­шая личная секретарша Гитлера бе­жала, как сообщают, с помощью со­ветского офицера-армянина на за­пад Германии, занятый союзными войсками. До пенсии работала сек­ретаршей в разных бюро, жила уе­диненно и неприметно. За несколь­ко месяцев до своей кончины забо­лела раком.

Рудольф КОЛЧАНОВ,
соб. корр. «Труда».
БЕРЛИН.