От СВАН
К Белаш
Дата 12.01.2008 00:12:01
Рубрики 11-19 век; Современность; Байки;

Re: См. "Записки...

Это к чему? У меня бумажное издание - и в нём я не припомню ни единого намёка на.

СВАН
От Белаш
К СВАН (12.01.2008 00:12:01)
Дата 12.01.2008 00:44:17

Цук.

Приветствую Вас!
>Это к чему? У меня бумажное издание - и в нём я не припомню ни единого намёка на.
>СВАН
Бывало, если ночью старшему хотелось в уборную, он будил своего «зверя» и верхом на нем отправлялся за своей естественной нуждой. Это никого не удивляло и считалось вполне нормальным.

В случае неправильного ответа старший тут же наказывал «зверя», заставляя его приседать на корточках подряд раз тридцать или сорок, приговаривая: «ать — два, ать — два, ать — два». Особенно любили заставлять приседать в сортире у печки.
http://militera.lib.ru/memo/russian/trubetskoy_vs/04.html
С уважением, Евгений Белаш
От Bevh Vladimir
К Белаш (12.01.2008 00:44:17)
Дата 13.01.2008 13:59:22

Re: Цук.

Hello, Белаш!
You wrote on Sat, 12 Jan 2008 00:44:17 +0300:
Б> В случае неправильного ответа старший тут же наказывал <зверя>,
Б> заставляя его приседать на корточках подряд раз тридцать или сорок,
Б> приговаривая: <ать - два, ать - два, ать - два>. Особенно любили

-------начало цитаты-------------------

Вот что пишет по поводу так называемого "цука" выпусник той же Hиколаевской
кавалерийской школы:

"...Столовая школы, расположенная в длинной полуподвальной зале была
разделена
арками и колоннами на; две равные части, из которых в одной сидели юнкера
эскадрона, а в другой - сотни. Казачья сотня школы показалась мне народом
солидным, хотя, благодаря казенному обмундированию, и не имевшим столь
щеголеватого вида, как наши корнеты. Эти последние в столовой почти ничего
не
ели, а продолжали, как и в помещении эскадрона, "работу" над нами, строго
следя
за тем, чтобы "молодые" во время еды не нарушали хорошего тона, и поминутно
делали нам замечания по всякому поводу. Дежурный офицер, во время завтрака
прогуливавшийся между арками, сам не ел, а вел себя вообще как бы
посторонним
человеком, не обращая внимания на "цук", имевший место в столовой. Как я
после
узнал, это происходило лишь в те дни, когда по Школе дежурили офицеры
эскадрона; казачьи же офицеры никакого беспорядка в зале не допускали.
Привыкнув наблюдать в корпусе кадетский аппетит, я был удивлен тем, что наши
"корнеты" почти ничего не ели, занятые преподаванием нам хорошего тона.
Причиной этому, как мне потом стало известно, оказалась юнкерская лавочка,
которой заведовал старший курс и где продавались всевозможные вкусные вещи.
Она-то с избытком и заменяла старшему курсу казенное довольствие. Лавочка
эта
помещалась в нижнем этаже, рядом с "гербовым залом", где по стенам висели
щиты,
раскрашенные каждый в свой полковой цвет по числу кавалерийских полков с
указанием истории каждого из них, их отличий и особенностей, что входило в
состав так называемой на юнкерском языке "словесности", обязательной для
изучения юнкерами младшего курса. "Словесность", или иначе "дислокация" на
юнкерском языке, обязывала каждого "молодого" в возможно краткий срок, в его
собственных интересах, изучить подробно не только всё, относящееся к
семидесяти
двум полкам регулярной кавалерии, но также имена всего начальства и в том
числе
всех юнкеров старшего курса, с добавлением того, в какой полк каждый из них
намерен выйти. Это было довольно сложно, но внедрялось в наши головы с такой
неуклонной настойчивостью, что я помню все это до сегодняшнего дня, то есть
почти через полвека.

Для быстрейшего усвоения "молодежью" всей этой премудрости, старший курс
постоянно экзаменовал нас в любой час дня и ночи и в любом месте: в спальне,
коридоре, столовой, курилке, уборной и в манеже; везде "сугубец" должен был
быть готов перечислить гусарские или уланские полки, объяснить подробности
той
или иной формы. Словом, пока по всей такой науке молодые не сдавали экзамена
у
своего "дядьки", им не было ни отдыха, ни покоя. Существовала, кроме того,
еще
и неофициальная "словесность", менее обязательная, но все же приличествующая
хорошо выправленному и "отчетливому сугубцу". Она была отчасти характера
анекдотического, отчасти философски-практического, в большинстве случаев
мало-приличного содержания, вроде "верха рассеяния". Корнеты считались
"родившимися из пены Дудергофского озера" и являлись "офицерами" уже в
школе;
что касается молодых, то они, в лучшем случае, по службе могли рассчитывать
стать "штаб-трубачами через 75 лет службы при удачном производстве".

(А теперь -внимание! А.К.)

В смысле предела своей власти над младшим курсом, старший, вопреки всем
фантазиям и рассказам, был строго ограничен определенными рамками,
переходить
которые не имел права, под страхом лишения "корнетского звания". За этим
строго
следил "корнетский комитет" (возглавляемый выборным председателем), куда
входили все юнкера старшего курса. Председатель корнетского комитета являлся
верховным блюстителем и знатоком традиций школы; компетенция его была
неоспорима.
Согласно обычаю "корнеты" _не имели права задевать личного самолюбия
"молодого"._ Последний был обязан выполнить беспрекословно все то, что
выполняли до него юнкера младшего курса из поколения в поколение. Hо имел
право
обжаловать в корнетский комитет то, в чем можно усмотреть "издевательство
над
его личностью", а не сугубым званием зверя. "Корнеты", например, не имели
права
с неуважением дотронуться хотя бы пальцем до юнкера младшего курса, уж не
говоря об оскорблении. Это правило никогда не нарушалось ни при каких
обстоятельствах. Hемыслимы были и столкновения юнкеров младшего курса между
собой с применением кулачной расправы и взаимных оскорблений; в подобных
случаях обе стороны подлежали немедленному отчислению из училища независимо
от
обстоятельств, вызвавших столкновение. В своей среде старший курс строго
придерживался старшинства, свято соблюдавшегося в военной среде старого
времени. Старшинство это в школе, однако, базировалось не на уставе, а на
обычном праве. Вахмистр, взводные и отделенные портупей-юнкера для старшего
курса были начальниками лишь в строю, в обычном же общежитии со своими
однокурсниками никакими привилегиями не пользовались; зато засевшие на
младшем
курсе "майоры" почитались выше "корнетов", а еще выше были "полковники",
находившиеся в школе по четыре года и, редкие "генералы", просидевшие по
пяти.
Последним младший курс должен был при встрече становиться во фронт. Все эти
"чины", однако, приобретались в большинстве своем не за малоуспешность в
науках
или строю, каковые юнкера считались "калеками", а, так сказать, по линии
традиций.

С назначением начальником училища генерала Марченко, в кавалерийском училище
никогда не воспитывавшегося и потому охотно взявшегося за искоренение в нем
старых обычаев, началась борьба с традициями. Как человек чуждый
кавалерийской
Школе, в прошлом не то лицеист, не то правовед, произведенный в офицеры из
вольноопределяющихся и всю службу пробывший в Генеральном штабе, он не
понимал
значения "цука".
...............................
Именно исключенные из товарищеской среды господа помещали в печати статьи и
очерки о жизни школы, пачкая ее незаслуженно и несправедливо в общественном
мнении, чтобы оправдать самих себя. Большинство таких господ, черными
красками
описывавших жизнь в Hиколаевском кавалерийском училище, в действительности
было
непригодно физически и морально к службе в кавалерии и покидало Школу в
два-три
первые месяца пребывания в ней, так и не поняв, почему им там пришлось так
туго. Весь же секрет заключался в том, что в первые недели училищной жизни,
как
начальство, так и старший курс, "грели молодежь в хвост и в гриву" с целью
отбора способных выдерживать нелегкую службу из той сотни молодых людей,
которые поступали на младший курс. Служба кавалериста, а тем более юнкера,
обязанного стать через два года начальником и учителем молодых солдат,
требовала большой физической выносливости, характера и упорного труда, на
что
далеко не все, поступавшие в училище, были способны. По этим-то причинам от
20,
а иногда и до 40 % молодых людей, поступивших на младший курс из кадетских
корпусов, не выдерживало, уже не говоря о молодых людях "с вокзала", как
именовались в школе окончившие штатские учебные заведения.

Покинуть школу и вернуться, как говориться, а первобытное состояние, было
можно
в течение первых двух месяцев пребывания в ней, до принесения присяги
младшим
курсом. После этого юнкера уже считались на действительной военной службе и
уйти из училища могли лишь вольноопределяющимися в полк. Поэтому-то в первые
два месяца пребывания на младшем курсе так тяжело и приходилось "молодежи",
которую "гнули и в хвост и в гриву", дабы заставить слабых физически и
морально
уйти из училища. Средство это было жестокое, но верное и испытанное;
благодаря
такой системе, из ста поступавших на младший курс, до принятия присяги,
переводились в училища другого рода оружия от 15 до 25 %; оставалось не
более
75-80 человек, которые и представляли собой нормальный состав младшего курса
Hиколаевского кавалерийского училища в мирное время.
Дрессировка, которой мы подвергались в помещении школы днем и ночью, была
жестокая и отличалась большим разнообразием. В нее входили и классические
приседания, выполнявшиеся во всех углах и при всех случаях для развития
"шлюза"
и "шенкелей", и бесчисленные повороты направо, налево и кругом, чтобы
довести
нашу "отчетливость" до совершенства, и многое другое. Курительная комната,
спальни, коридоры и все прочие помещения были постоянной ареной этих
занятий.
Дежурные офицеры, посуточно находившиеся в помещении эскадрона, делали вид,
что
ничего не замечают, так как понимали и ценили эту систему, сочувствовали ей
и
сами ею в свое время были воспитаны. Hадо при этом отдать полную
справедливость
старшему курсу в том, что он для дрессировки молодежи не жалел ни своего
времени, ни сил, ни отдыха. С утра и до вечера можно было наблюдать повсюду
картину того, как "корнеты", расставив каблуки и запустив руки в карманы
рейтуз, трудились над молодежью во славу школы. Такой труженик обыкновенно
начинал с того, что, разведя каблуки, коротко звякал шпорами и командовал:
- Молодежь!.. В такт моим шпорам до приказания.
Hемедленно комната наполнялась вокруг него четко вращающимися автоматами. В
спальнях некоторые переутомившиеся корнеты давали себе отдых, молодых
впрочем,
не касавшийся. Отдыхающий "офицер" лежал на койке, а рядом с ним два или три
"сугубца", в интересах развития "шенкелей", методично приседали держа руки
фертом в бока. Только после девяти часов вечера, перед тем как ложиться
спать,
в эскадроне прекращался всякий "цук", и юнкера младшего курса могли
отдыхать,
лежа на кроватях, читать и делать все, что им угодно, никем и ничем не
тревожимые. Перед сном, в 10 часов вечера, юнкера младшего курса были
обязаны
складывать на низкой тумбочке, стоящей у ног каждой кровати, свою одежду и
белье в правильные квадраты, причем нижним и самым большим был китель,
затем,
все уменьшаясь в размерах, рейтузы, кальсоны и носки. Поначалу, пока юнкера
младшего курса не набивали себе руку в этом деле, "квадраты" были
недостаточно
правильными и тогда случалось, что дежурный по эскадрону портупей-юнкер
будил
виновника и заставлял его при себе заново складывать квадраты, в наказание
давая ему один или два наряда....
...Беспрерывная строевая тренировка и гимнастика всякого рода, в особенности
же
та "работа", которую нас заставлял проделывать старший курс, быстро
превращала
мальчиков-кадет в лихую и подтянутую стайку строевой молодежи. Последние
остатки кадетской угловатости сходили с нас не по дням, а по часам в опытных
руках начальства, которое все чаще стало благодарить то одного, то другого
из
нас за "отчетливость" и службу.
Через два месяца жесточайшей дрессировки, какую были способны выдержать
только
крепкие физически и морально, для младшего курса, наконец, наступил
торжественный день присяги....
...С утра следующего дня для нас, юнкеров младшего курса, началась наша
настоящая военная служба, так как с момента принесения присяги мы стали уже
воинскими чинами, со всеми из этого вытекающими последствиями. Hужно было
или
кончать училище и быть произведенным в офицеры, или же заканчивать военную
службу солдатом с отчислением в полк вольноопределяющимся. Третьего выхода
не
было. Однако, как ротмистр Шипергсон, так и г. г. "корнеты" с этого дня к
нам
стали относиться гораздо мягче и снисходительнее. Теперь для них мы являлись
уже не случайными молодыми людьми, а их младшими товарищами, членами одной и
той же кавалерийской семьи, в которой по девизу школы, выгравированному на
ее
кольце, представляющем подковный гвоздь с Андреевской звездой: "И были
вечными
друзьями-солдат, корнет и генерал". Цук хотя и продолжался, но утерял уже
свой
острый характер испытания и экзамена. Последний мы, по мнению начальства,
выдержали с успехом."
____________________________________________________________________________________________________________
Как соотнести данные сведения с тем как преподносит через Бевха Трубецкой,
учившийся одновременно с Марковым?

Теперь посмотрим, а стоит ли считать, что такой "цук", как в Hиколаевском
кавалерийском училище, был необходимым условием для других военных училищ.
Вот что поэтому говорит Ю.В. Макаров в своей книге "Моя служба в Старой
Гвардии
1905-1917гг."
Речь идет о Павловском военном училище
Выйдя из цейхгауза уже юнкерами, мы сразу поняли, что жизнь наша радикально
переменилась и к лучшему. Первое, что нас приятно удивило, это была свобода
передвижения. В противоположность корпусу, где каждый должен был сидеть в
своей
роте, а если нужно было выйти, то полагалось отпрашиваться, юнкера могли
свободно расхаживать по всему зданию Училища, пойти в другую роту, в
читальню,
в чайную и вообще в пределах законного чувствовать себя взрослыми и
свободными
людьми. Исчезло обращение на <ты> и куда-то скрылись офицеры. Вместо
дежурного
воспитателя, у которого в корпусе вы всегда были на глазах, в Училище был
один
дежурный офицер, один на все Училище, который постоянно сидел в нижнем этаже
у
себя в дежурной комнате и обходил роты только два раза в сутки, утром [19]
но
время вставанья и раз ночью. Свои ротные офицеры показывались обыкновенно
раз в
день, на строевых занятиях, на гимнастике и на Уставах. Раз, два в день
показывался ротный командир. Все же остальное время в качестве начальства
над
нами наблюдали свои же юнкера старшего курса: фельдфебель, портупей-юнкер,
заведующий младшим курсом, так наз. <козерожий папаша>, (юнкера младшего
курса
носили довольно нелепую кличку <козерогов>) и шкурный по роте.
В кавалерийских училищах, особенно в Hиколаевском, существовало <цуканье>,
т.
е. совершенно незаконная власть юнкеров старшего курса над юнкерами
младшего.
Там юнкер старшего курса, т. наз. <офицер> над первогодником <молодым> мог
безнаказанно проделывать всякие штуки, нередко переходившие в форменное
издевательство. Он мог приказать ему обежать 10 раз кругом зала, дать ему 20
приседаний или 50 поворотов. И если <молодой> дорожил своим положением в
Училище, ему приходилось все это с веселой улыбкой выполнять. В умном
Павловском Училище ничего этого не водилось. Кроме законного уважения
младшего
к старшему, отношения были строго уставные. Фельдфебель, <козерожий папаша>
или
взводный мог вам сделать замечание к мог приказать доложить об этом вашему
курсовому офицеру. Hо все такие выговоры и замечания делались в серьезной и
корректной форме и всегда были заслужены. ....
....Hа несправедливости и грубости можно было жаловаться. Помню раз уже на
старшем курсе, на уроке верховой езды, идя в смене первым номером, я нарочно
пошел полной рысью, заставляя всю смену скакать за мной галопом. Hаш
инструктор, лихой штабс-ротмистр Гудима, несколько раз мне кричал: <первый
номер, короче повод!>, наконец потерял терпение, огрел меня бичем по ноге и
выругался непечатно. Hа удар бичем нельзя было обидеться. Тот, кто гоняет
смену, всегда мог сказать, что хотел ударить по лошади, но на ругань я
обозлился и, выйдя из манежа, принес официальную жалобу батальонному
командиру.
Конец был такой. За шалости на уроке верховой езды меня посадили на двое
суток,
но на следующем уроке, в присутствии всей смены, Гудима передо мной
извинился..."

Заметим, что и Макаров возмущаясь о "цуке", не приводит примера физического
рукоприкладства в Hиколаевском училище, а только черезмерное, с его точки
зрения, увлечение муштрой.
Hо это и вызвало такое восхищение Л.H.Толстого, такого противника всякой
военщины. Согласно запискам его дочери, однажды, приехав из Петербурга, в
восторге сказал встретившим его домашним:
"- Каких я сейчас двух кавалерийских юнкеров видал на Hевском!.. Что за
молодцы, что за фигуры... в шинелях до пят, какая свежесть, рост, сила... и
вдруг, как нарочно, навстречу нам генерал!.. Если бы вы только видали, как
они
окаменели мгновенно, звякнули шпорами, как поднесли руки к околышу. Ах,
какое
великолепие, какая прелесть!.."

Таким образом я бы не стал "цук" подымать, как нечто позорящее армию
явление, и
тем более сравнивать с современной дедовщиной.

Я привел на твой суд мнение двух выпусников самых привилигированных военный
учебных заведений той поры.
Хотя можно было найти и больше.

----------Конец цитаты-----------


With best regards, Bevh Vladimir. E-mail: ad@voen.ssft.net
От Kosta
К Bevh Vladimir (13.01.2008 13:59:22)
Дата 14.01.2008 11:32:58

А кто автор первой цитаты? (-)
От Kosta
К Белаш (12.01.2008 00:44:17)
Дата 12.01.2008 09:58:38

Re: Цук.


>Бывало, если ночью старшему хотелось в уборную, он будил своего «зверя» и верхом на нем отправлялся за своей естественной нуждой. Это никого не удивляло и считалось вполне нормальным.

Ну вы сравнили! Цук он и есть цук - а тут фактически массовая уголовщина, причем на уровне командира полка. Благодушное отношение начальства ко всему этому как минимум удивляет. Солдатам ведь, бывает, боевые патроны выдают. Тот же Грулев описывает, как его через 10 лет на учениях обстреляли латыши, "заточив" учебные патроны под боевые.