Был такой литератор — Григорий Прокопович Григорьев, теперь давным-давно покойный. В шестьдесят первом он выпустил, помню, довольно известную в те годы книжку воспоминаний «У старому Києві». Там излагалось немало весьма любопытных деталей быта дореволюционного Киева, «мастеровых людей» его окраин, где он, сын киевского железнодорожника, и вырос.
На первом допросе, когда следователь НКВД слепил его лампой, он не обратил внимания на панели в его кабинете. Сперва они показались ему обычными, выкрашенными масляной краской. И только со временем, присмотревшись, с ужасом понял: это кровь...
Дикие, выдуманные следователем обвинения за антисоветчину по зловещей 58-й статье Григорьев подписал после такого случая. Во время допроса энкавэдист как-то по-кошачьи неслышно оказался сзади и больно прижал железными ладонями его уши.
— Ты, Григорьев, говорят, на воле был музыкальным критиком? Значит, ушки тебе нужны? — Он еще больнее сжал голову. — А я знаю во такой ударчик по ушкам. Р-р-раз! — и больше не слышишь ни хрена. Никогда и ничего! Усёк?
В камере Григорьев будет утешать себя: ничего страшного, чем большую чушь я подпишу, принимая на себя несуществующие преступления, тем легче будет отмести обвинения на суде. (Он был в этом не оригинален: точно такую же линию поведения выбирали очень многие подследственные).
Но, конечно же, никакого суда не будет и в помине. Особая «тройка» заочно вкатит ему на всю катушку.
Из Киева Григорьева этапируют в северный лагерь, один из островков архипелага ГУЛАГ. Вполне возможно, в Марийской АССР. Иначе, почему в его биографической заметке в справочнике «Письменники Радянської України» сказано: «Переводил с марийского языка»?
Уже в лагере Григорьев среди прибывших с новым этапом как-то встретил…
Боже, его следователь!..
К тому времени уже опытный зэк, Григорьев знал железное правило зоны: опознанные сотрудники органов до утра не доживают. Впрочем, и следователю об этом было известно. Наверняка.
Ночью Григорьев потихоньку перебрался на нары к бывшему своему мучителю. Пообещал, что никому и словечком о нем не обмолвится, если тот выложит правду о его деле. За что же, оказалось, его арестовали? В пору всеобщего доносительства завели такой порядок: для ареста достаточно трех доносов.
— И представляете эту глупость? — с горестной интонацией повествовал далее Григорьев. — Один донос утверждал, будто бы я петлюровец. Второй — что златопогонник, деникинец. А третий — вообще бундовец. А это же три взаимоисключающих друг друга обвинения!
Под страхом разоблачения он заставит-таки следователя тотчас же, ночью, пойти к начальнику лагеря, чтоб открыть правду.
— Верите — и там порядочный человек нашелся, этот начальник. Выслушал признание об этих бредовых обвинениях, пообещал написать обо всем в Москву. И не соврал!
Спустя какое-то время начальник лагеря вызвал его к себе и показал казенный пакет Москвы. Там черным по белому: пересмотр его, Григорьева, дела отложен… до конца войны.
— Война?! — даже присел Григорьев.
За колючей проволокой, представьте, не знали, что уже полгода идут бои…
> На первом допросе, когда следователь НКВД слепил его лампой, он не обратил внимания на панели в его кабинете. Сперва они показались ему обычными, выкрашенными масляной краской. И только со временем, присмотревшись, с ужасом понял: это кровь...
Кровь вонять будет и мух привлекать с тараканами. Будет не следственный кабинет, а сортир какой-то. Байки от "огонька" времён перестройки.
> - Ты, Григорьев, говорят, на воле был музыкальным критиком? Значит, ушки тебе нужны? - Он еще больнее сжал голову. - А я знаю во такой ударчик по ушкам. Р-р-раз! - и больше не слышишь ни хрена. Никогда и ничего! Усёк?
блатная музыка :-))
> К тому времени уже опытный зэк, Григорьев знал железное правило зоны: опознанные сотрудники органов до утра не доживают. Впрочем, и следователю об этом было известно. Наверняка.
И он оказался единственным "крестником" следака?! :-))
Далнейшее вообще ненаучная фантастика. Судя по его поведению на следствии и описанию "ужоССов энкаведэ", он сам давал заведомо ложные показания на других и в лагере стучал, как африканский барабан. Это, наверное, традиция стукачей - показывать себя героем постфактум и топить в экскрементах органы; см Солженицина как ярчайшего представителя.
>Уже в лагере Григорьев среди прибывших с новым этапом как-то встретил…
.........................
>Спустя какое-то время начальник лагеря вызвал его к себе и показал казенный пакет Москвы. Там черным по белому: пересмотр его, Григорьева, дела отложен… до конца войны.
>— Война?! — даже присел Григорьев.
>За колючей проволокой, представьте, не знали, что уже полгода идут бои…
вроде лагерь, не тюрьма. Причем лагерь рабочий. Новые этапы прибывают, и убывают, постоянно. И что, за полгода никого по первому разу попавшего не было, чтобы слух о войне донес ?
Во всяком случае мои сидевшие родственники рассказывали, что слухами мир очень даже полнился.