От Дуст
К И. Кошкин
Дата 26.12.2009 02:04:36
Рубрики Прочее;

Другие иллюстрации на тему...


http://militera.lib.ru/memo/german/winzer/01.html

"— Вы, юнцы, как видно, думаете, что чего-то достигли. Вы, наверно, воображаете, что уже стали солдатами. Вы, ребятки, играми занимались, две недели играли! Забудьте про это! Вы вообще и не были в Кольберге, ясно? Вы штафирки, жалкие штафирки. Теперь только мы сделаем из вас людей. Только теперь вы научитесь [61] стоять и ходить, ясно? Вы ухмыляетесь? Ничего, это у вас скоро пройдет. Ряды сдвой! Шагом марш! Рассчитайсь!

Конечно, у нас это получилось плохо, конечно, мы не построились по росту, хотя нам это и не было приказано, конечно, должного равнения не было. Мы держали наши чемоданы и картонки как снарядные ящики и мчались с одного конца казарменного двора в другой, взад и вперед. Когда рубашки прилипли к телу и мы действительно имели вид жалких штафирок, нас разбили на отделения и отправили по комнатам.

— Ох, ребята, я думаю, мы здесь хлебнем горя! -полушутя жаловался на берлинском диалекте Генрих Шульц из Шарлоттенбурга{21}.

Он оказался прав. Впрочем, для этого и не нужно было большой проницательности.

Обучение рекрутов в рейхсвере длилось шесть месяцев и было необычайно суровым. Может показаться смешным, что мы с чрезвычайным рвением и усердием заправляли свою койку и, накрывая ее одеялом, подсчитывали число шашечек на одеяле вдоль края кровати; мы с вечера готовили себе бутерброды на утро и съедали их стоя, так как на порядочный завтрак времени не хватало. Через несколько минут после побудки унтер-офицер уже стоял в помещении и неистово нас подгонял. Он наблюдал, как мы моемся — для кое-кого это было необходимо, проверял одежду, уборку комнаты, заправку постели, следил, чтобы был порядок в шкафах и за чистотой посуды. Каждый из нас был уже весь в поту и измучен, когда настоящая «служба» только начиналась.

Итак, как нас предупредили, мы стали учиться правильно стоять и ходить.

— Ну-ка, напрягите, пожалуйста, ягодицы, да так крепко, чтобы могли ими вытащить гвоздь из доски стола!

Первое время мы думали, что разрешается смеяться при этакой шутке, что мы даже должны смеяться, это, мол, солдату положено. Глубокая ошибка! Солдат должен терпеливо сносить все, не обнаруживая никаких чувств. Только в этом случае он стоит правильно.

Сначала надо было стоять, потом ходить, после ходьбы бегать, после бега лежать. Затем встать, потом лечь. Встать! Лечь! Встать! [62]

А так как непрерывное выкрикивание команды могло унтеру наскучить, да и голосовые связки уставали, то скоро дело свелось к жестам. Если унтер указывал большим пальцем вниз, это значило «ложись!» Если он поднимал большой палец вверх, мы вставали.

Потом мы учились делать повороты и развороты:

— Нале-е-е-во! Отделение, кругом марш! Напра-а-а-во! Отделение, кругом марш!

Нас обучали отдавать честь, на обычном языке — «приветствовать». В фуражке и без фуражки. С чемоданом и без чемодана. В одиночку, вдвоем, группами. Стоя и на ходу.

Мы учились ползать на боку, на четвереньках, по-пластунски. Мы мчались галопом, перепрыгивая препятствия, по беговой дорожке, которую мы прозвали «карьерой чиновника», и вскарабкивались на деревья с проворством обезьян. Первый месяц мы ходили шагом только по команде. Остальное время главный способ передвижения был бегом.

Мы выучили наизусть правила внутреннего распорядка в казарме, в помещении и правила хранения вещей в шкафах. Мы изучили знаки различия в армии и на флоте. Мы заучивали названия гарнизонов и номера соединений, пока не усвоили их так прочно, что могли и со сна ответить на вопрос о них. Мы научились наводить глянец на поясной ремень и сапоги, дабы они «блестели, как бычье брюхо при лунном сиянии».

Мы научились чистить ребром монеты внутренние швы сапог и ботинок.

Мы научились песком и металлической щеткой соскабливать нагар с кофейников и котелков.

Нас приучили к тому, что железные печки надо зимой и летом изо дня в день, днем и ночью драить, чтобы они сверкали, как новенькие.

Мы научились натирать мастикой уборные и деревянные части «очка».

Мы научились маршировать. По отделениям, повзводно и ротой.

Мы научились выносить боль не моргнувши.

Мы научились проглатывать оскорбление и тотчас о нем забывать.

Нас приучили говорить, только когда спрашивают. [63]

Мы многому научились — и почти автоматически все больше теряли способность понимать, что в этой мясорубке мы в совершенстве научились только одному — отказываться от собственного мнения, от собственного суждения — и превратились в бездумных исполнителей приказов, для которых существует только слепое повиновение, и больше ничего. Правда, нам казалось, что мы знаем, для чего мы стали солдатами, у нас были расплывчатые национальные идеалы, но мы сознательно или бессознательно уклонялись от возможности, не говоря уж об обязанности, сопоставить полученную здесь «науку» с нашими представлениями и спросить себя, может ли подобное «воинское обучение» привести к добру народ и отечество. Мы отмахивались как от «придирок» от того, что в действительности было системой, такой системой, которая вела к деградации человека и превращала его в безотказно функционирующий винтик военной машины. Мы не только не способны были постигнуть значение роковой эволюции в нашей собственной жизни, но и уловить зависимость нашей психологии от роковой эволюции, происходившей в нашем отечестве; напротив, мы уже мыслили в согласии с извращенной системой понятий наших инструкторов и гордились тем, что перестали быть «жалкими шпаками» и сделались «людьми». И чем дольше мы служили в рейхсвере, чем глубже укоренялось в нас сознание нашей избранности, тем сильнее была уверенность, что «человек» лишь тот, кто принадлежит к «расе господ». Но сначала мы радовались, что наконец стали настоящими солдатами. Правда, в Кольберге генерал уже назвал нас солдатами, и мы ему поверили. Но после строевого обучения мы поняли: хоть генерал, может статься, и важная птица, но царь и бог для нас — ротный фельдфебель.

Итак, мы стали «людьми», и нам дозволено было получить винтовки.

Вручение винтовок было торжественным событием, почти как помолвка или свадьба. Ружье и было «невестой» солдата, его надлежало беречь и лелеять и не отдавать в чужие руки.

Формально лишь теперь истекал срок, в течение которого мы могли взять обратно свое ходатайство о зачислении нас добровольцами в рейхсвер. Однако нас уже в Кольберге привели к присяге и, кроме того, никто и не [64] думал об отказе. Только два солдата, физически непригодные для службы, отправились домой, и то не по собственному желанию, а на основании заключения врачей. Печальные и подавленные, они расстались с нами. Мы их жалели.

Все, чему мы до сих пор обучались, мы теперь повторяли с винтовкой и штыком. К этому прибавились ружейные приемы.

— Ружье на-а плечо! Внимание! На караул! На-а плечо! К ноге!

Засим нас учили стрелять, подняв прицельную рамку, и ловить цель на мушку, заряжать и ставить на предохранитель, разряжать и вынимать патрон.

Мы получили две патронные обоймы и учебные патроны из латуни, а ведь ребенком я играл боевыми патронами. Учебные патроны полагалось ежедневно чистить асидолом. Если они недостаточно блестели, назначались дополнительные полчаса строевой подготовки.

Потом мы занимались маршировкой — строевым шагом и старопрусским парадным шагом, гусиным шагом. В одиночку, отделениями и ротой.

И снова ружейные приемы. В одиночку, отделениями, ротой. Постепенно мы превращались в единый механизм.

Когда, бывало, рота построена, никто не шелохнется, все стояли как вкопанные.

Мы носили сапоги или башмаки на шнурках. Каждая подметка была приколочена тридцатью двумя гвоздиками. После пятичасовых упражнений или дальнего похода, естественно, нескольких гвоздиков не хватало. Но горе тому, у кого при следующем построении не было сколько положено гвоздиков на подметке. А подбить подметку мы не успевали.

Рота вступала маршем во двор, мчалась в помещение, ставила винтовки в козлы, штурмовала умывальную, и уже слышались трели свистка дежурного унтер-офицера: «Построиться на обед!» В одно мгновение мы снова были на месте.

Дежурный унтер рапортовал фельдфебелю. Фельдфебель шагал позади роты.

— Левую ногу выше! Правую ногу выше!

Каждый, у кого не хватало гвоздей на подметке, отмечался и должен был полчаса дополнительно проходить строевую подготовку. [65]

Затем фельдфебель шагал вдоль строя.

— Показать руки!

Пять часов мы копались в грязи, тем не менее ногти у нас должны были быть под стать ноготкам парикмахерши. Если фельдфебелю не нравились наши «лопаты», полагалось полчаса дополнительных упражнений.

Если у бедняги не все пуговицы были застегнуты, на него обрушивалась буря.

— Вы что, нарочно? Хотите простудиться? Это членовредительство, мальчишка! Стоит тут полуголый! Записать на полчаса!

Если же у солдата на одежде не хватало пуговицы, значит, он расхищает государственное имущество.

И пока продолжался этот спектакль, рота стояла как вкопанная. Время шло. Для еды оставалось всего несколько минут. Мы, давясь, глотали пищу и мчались в казарму. Может, кому-нибудь надо было в уборную, по уже слышалась трель свистка унтера: «Построиться на перекличку!»

И снова все стояли как вкопанные. Механизм функционировал правильно."


http://militera.lib.ru/prose/russian/bek/index.html

"Вместе с ним я обошел помещение. Всюду полным-полно, но в военной форме только я один. Люди бродили по коридорам; в одной комнате пели; из коридора перекликались через окна с женщинами. Никто не скомандовал "смирно!", никто не приветствовал командира.

Я увидел окурки на полу, тяжело вздохнул и приказал построить батальон.

Строились неумело, долго. Я стоял в стороне, смотрел и думал. Представьте себе этот строй: многие вышли в майках, некоторые — в тапочках, кто посолиднее — в пиджаках. Одни в кепках, другие с непокрытой головой.

Альпинист кое-как подровнял ряды, скомандовал "смирно!" и уставился на меня, вместо того чтобы доложить. Я опять вздохнул и подошел к строю.

Поздоровался. Ответили, кто как сумел.

Представившись, я сообщил, что назначен командиром батальона, затем сказал:

— Вы еще носите гражданскую одежду, но Родина уже поставила вас в строй. Некоторые из вас одеты в хорошие костюмы, другие попроще... Вчера вы были людьми разных профессий, разного достатка — вчера среди вас были и рядовые колхозники, и директора. С сегодняшнего дня вы бойцы и младшие командиры Рабоче-Крестьянской Красной Армии. А я ваш командир. Я приказываю, вы подчиняетесь. Я диктую свою волю, вы исполняете ее.

Я нарочно говорил очень резко.

— Каждый из вас будет выполнять все, что прикажу я. Вчера вы могли спорить с начальником; вчера вы имели право обсуждать: правильно ли он сказал, законно ли он поступил? С сегодняшнего дня Родина отбирает у вас это право. С сегодняшнего дня у вас один закон — приказ командира.

Вижу, некоторые смотрят косо, — одним махом всю демократию ликвидировал. Я продолжал:

— Кто придерживается иного мнения, тот может положить его в конверт и, пока мы близко от дома, отослать домой. Воинский порядок суров, но этим держится армия. Хотите отразить врага, который ринулся поработить нашу страну? Знайте, так надо для победы!"

"Я приказал командирам выстроить роты на шоссе для продолжения марша.

Через четверть часа выстроились. Я выехал к батальону. Как плохо стоят! Головы понурены, глаза замутнены, многие по-стариковски оперлись на винтовки.

— Батальон, смирно! На пле-ечо! Шагом марш!

Роты двинулись. Но люди еле шли — не в ногу, не равняясь; некоторые прихрамывали, у иных винтовки, как пьяные, елозили на скатках. Не шли, а тащились. Нет, так мы не дойдем!

Обогнав колонну, я крикнул:

— Стой! — Затем объявил бойцам: — Отсюда до того дерева вы должны пройти строевым шагом! Пока не промаршируем, до тех пор не сойдем с этого места. Первая рота, равняйсь!

Знаете ли вы, что такое строевой шаг? Парад на Красной площади. Все враз поднимают ноги и с силой ставят их всей ступней — печатают шаг.

До дерева было метров двести.

Пошла первая рота.

— Плохо! Отставить! Назад!

Рота вернулась и пошла снова.

— Опять плохо! Отставить! Назад!

Я злился, но разозлились и они.

Пошли третий раз. Ну и дали шаг! Так отстукивали, так ударяли ступней, что невольно подумалось: не разобьют ли шоссе?

Еще минуту назад я ненавидел раскисших людей, они злились на меня — вдруг в душу хлынула любовь...

— Молодцы! Молодцы!

У меня радостно вырвалось это.

— Служим Советскому Союзу! — под левую ногу прокричала рота.

И подошвы тяжелых солдатских ботинок еще крепче ударяли все враз.

Мужественные, сильные, они шагали, как на Красной площади.

Так я пропустил все роты. Вторую и третью тоже пришлось возвращать, пока не промаршировали строевым шагом двести метров.

Последней проходила пулеметная рота. Бойцы с места взяли ногу. В первой шеренге шагал длинный Мурин. Он изо всей силы ударял ступней; правая рука, словно под музыку, отбивала такт; очки сияли; на лице написано истинное удовольствие.

Близ Талгара к нам на малорослом уральском маштачке подъехал генерал Панфилов. Он встречал возвращающиеся батальоны.

Все подтянулись, увидев генерала; роты по команде опять дали строевой шаг. У усталых, но марширующих в ногу бойцов опять были гордо вскинуты головы: вот каковы мы!

Панфилов улыбнулся. От маленьких глаз по загорелой, словно прожаренной, коже побежали мелкие морщинки. Привстав на стременах, он крикнул:

— Хорошо идете! Спасибо, товарищи, за службу!

— Служим Советскому Союзу!

Батальон гаркнул так, что маштачок шарахнулся. Панфилов невольно подхватил повод, покачал головой и засмеялся.

Теперь и я прокричал эти слова вместе с бойцами. Я отвечал не только генералу. Я мог бы любому бойцу, любому командиру, собственной совести, всякому, кто вслух или безмолвно спросил бы меня: "Зачем ты так суров?" — с гордостью ответить точно так же: "Служу Советскому Союзу!""
От Nachtwolf
К Дуст (26.12.2009 02:04:36)
Дата 27.12.2009 03:07:22

Лишнее подтверждение тому, что к мемуарам крайне осторожно нужно относиться,

>Панфилов улыбнулся. От маленьких глаз по загорелой, словно прожаренной, коже побежали мелкие морщинки. Привстав на стременах, он крикнул:

>— Хорошо идете! Спасибо, товарищи, за службу!

>— Служим Советскому Союзу!

>Батальон гаркнул так, что маштачок шарахнулся. Панфилов невольно подхватил повод, покачал головой и засмеялся.

особенно в мелких деталях. Даже у самого добросовестного мемуариста возможны аберрации и т.д. Ну никак Панфилову не могли отвечать "Служим Советскому Союзу", а только "Служим трудовому народу!"
От Дуст
К Nachtwolf (27.12.2009 03:07:22)
Дата 27.12.2009 22:22:31

Приведите пожалуйста подтверждение

Вот этому:

>Ну никак Панфилову не могли отвечать "Служим Советскому Союзу", а только "Служим трудовому народу!"
От Nachtwolf
К Дуст (27.12.2009 22:22:31)
Дата 27.12.2009 23:47:34

А может они отвечали: "Служу России!"

Приведите пожалуйста подтверждение, что это не так.
Во всяком случае, по уставу требовалось отвечать "Служу трудовому народу" и если вместо этого в ответ звучало нечто неуставное, то Панфилов (да и все остальные свидетели описанной сцены) наверняка должен был среагировать.
От Дуст
К Nachtwolf (27.12.2009 23:47:34)
Дата 28.12.2009 00:33:24

Вы выдвинули тезис, вам и доказывать


>Во всяком случае, по уставу требовалось отвечать "Служу трудовому народу" и если вместо этого в ответ звучало нечто неуставное, то Панфилов (да и все остальные свидетели описанной сцены) наверняка должен был среагировать.

В качестве подтверждения соответствующий фрагмент строевого Устава, действующего после 1940, подойдет.
От Nachtwolf
К Дуст (28.12.2009 00:33:24)
Дата 28.12.2009 02:49:31

Так и вы далеко не устав процитировали


>>Во всяком случае, по уставу требовалось отвечать "Служу трудовому народу" и если вместо этого в ответ звучало нечто неуставное, то Панфилов (да и все остальные свидетели описанной сцены) наверняка должен был среагировать.
>
>В качестве подтверждения соответствующий фрагмент строевого Устава, действующего после 1940, подойдет.

Так что в ответ на одни мемуары, я могу предложить другие:

"Мно­го вни­ма­ния уде­ля­лось фи­зи­че­ской под­го­тов­ке. Ка­ж­дое ут­ро, в лю­бую по­го­ду, про­беж­ка ки­ло­мет­ра два, за­ряд­ка. От­дель­но про­во­ди­лись за­ня­тия по гим­на­сти­ке и ру­ко­паш­но­му бою. Физ­под­го­тов­ка у ме­ня на «от­лич­но» шла, строе­вая - то­же не­пло­хо. Вин­тов­ку и тан­ко­вый пу­ле­мет с за­кры­ты­ми гла­за­ми раз­би­ра­л-со­би­рал. Пу­ле­мет­ный диск бы­ст­рее ме­ня во взво­де ни­кто па­тро­на­ми на­бить не умел. В ка­рау­лах сто­ял как по­ло­же­но, не спал. Па­роль. От­зыв. Мо­ло­дец, ря­до­вой Пи­ку­лен­ко! Слу­жу тру­до­во­му на­ро­ду!"

Пи­ку­лен­ко Д.Т. "Танкист сорок первого года"
От Дуст
К Nachtwolf (28.12.2009 02:49:31)
Дата 28.12.2009 04:03:56

Спасибо. Вот только я ничего не доказываю.

Доказываете вы. "Волоколамское шоссе" - это даже не мемуары, это художественная литература. Вы утверждаете, что летом 1941 правильным ответом на поощрение было "Служу трудовому народу". В доказательство вы приводите воспоминания танкиста. Но танкист может просто запамятовать или даже говорить неправильно, то есть нарушать устав. Вот отрывок из мемуаров Баграмяна, события происходят перед войной:

"Недалеко от танка мы остановились. Из башни показалась голова в кожаном шлеме. На землю спрыгнул загорелый старший лейтенант. Представился:

— Командир третьей танковой роты старший лейтенант Кочубей.

— Кто вел танк? — спросил Кирпонос.

— Я сам. Показывал своим танкистам, как нужно преодолевать препятствия.

— Хорошо водите машину, старший лейтенант, — похвалил Кирпонос. — Добивайтесь, чтобы и подчиненные были такими же мастерами. Награждаю вас именными часами за отличную технику вождения.

Зардевшись, командир роты лихо отдал честь:

— Служу Советскому Союзу!

Повернувшись к сопровождавшему его генерал-майору Моргунову, Кирпонос сказал:

— Вот такими мастерами нужно сделать всех танкистов."

http://militera.lib.ru/memo/russian/bagramyan1/01.html

Если хотите доказать - нужен устав.

Со своей стороны скажу, что действительно, было бы интересно узнать когда именно перешли на "Служу Советскому Союзу". Вопрос непростой, если судить по http://vif2ne.ru/rkka/forum/0/archive/31/31238.htm