От Сергей Зыков
К linze
Дата 29.02.2016 17:28:29
Рубрики WWII; Флот; Память;

Re: Виктор Леонов,...

>>Там отправили сопровождать двух раненых в тыл, а он бросил их, ушел и сдался в плен. Был инструктором у немцев, схвачен, судим и расстрелян...
>
>Спасибо, за два дня этот отрывок я так и не нашёл. Хорошо бы ссылочку.

Тимофеев Алексей.
Батя Виктор Николаевич //Слово. - 1995. - No 1 - 2. - С. 3-9.
От linze
К Сергей Зыков (29.02.2016 17:28:29)
Дата 29.02.2016 18:47:22

Re: Виктор Леонов,...

>Тимофеев Алексей.
>Батя Виктор Николаевич //Слово. - 1995. - No 1 - 2. - С. 3-9.

Книгу в сети не нахожу. Она у вас с полки?

За цитату спасибо, хоть что-то. Был ещё в сети сайт viktorleonov.ru, но сейчас его нет. Очень обидно, когда "источники" пропадают. Я второй день места себе не нахожу, помню что читал о событии с дезертиром, а найти никак не могу. Неужели данный сюжет остался исключительно у меня в памяти?

А случай вообще интересный. Такая образцово-показательная, "педагогичная" история - записной герой, грудь колесом - убежал, стал служить немцам, да ещё и инструктором по лыжам у егерей - "элитных врагов", а потом свои нашли и прикончили-судили. А в издаваемых при Союзе книгах - ни слова, лишь намёк, что де "плохо кончил". А сколько историй и событий мы уже никогда не узнаем! Потому я так и "вцепился" за эту.
От Сергей Зыков
К linze (29.02.2016 18:47:22)
Дата 29.02.2016 19:28:13

Re: Виктор Леонов,...

>>Тимофеев Алексей.
>>Батя Виктор Николаевич //Слово. - 1995. - No 1 - 2. - С. 3-9.
>
>Книгу в сети не нахожу. Она у вас с полки?

это очерк с периодики

вот ешё:

[167K]


От Сергей Зыков
К Сергей Зыков (29.02.2016 19:28:13)
Дата 01.03.2016 09:47:39

Тимофеев А. «Батя Виктор Николаевич»

Тимофеев А. Батя Виктор Николаевич //Слово. - 1995. - No 1 - 2. - С. 3-9. РЭ. -Т. 1. - С. 5

ВИКТОР НИКОЛАЕВИЧ ЛЕОНОВ Фото Павла Кривцова
Беседу с дважды Героем Советского Союза В. Н. Леоновым читайте на стр. 3-9

50 - ЛЕТИЕ ВЕЛИКОЙ ПОБЕДЫ. 1945 — 1995
СОЛДАТЫ ВОЙНЫ

Алексей Тимофеев
БАТЯ ВИКТОР НИКОЛАЕВИЧ

Слово: - Страница 3

Алексей Тимофеев
БАТЯ ВИКТОР НИКОЛАЕВИЧ.

Может быть, когда-нибудь будет создана подобная парадной галерее героев 1812 года Д. Доу, с тем же блеском классического мастерства и романтической приподнятостью, галерея воинов Великой Отечественной войны. И если это произойдет, несомненно, видное место занял бы в этом собрании портрет капитан-лейтенанта, дважды Героя Советского Союза Виктора Николаевича Леонова, весь облик которого несет в себе черты русского национального героя, который как бы един во времени.
Долгожданны дни 50-летия Победы и похоже, что все настойчивее будут звучать в печати стенания о социальной защите ветеранов, о различных теневых сторонах, изнанках и изменах, которых тоже не вычеркнешь из истории. Но, быть может, далеко не в полную силу прозвучит нота триумфа русского оружия, которым несмотря ни на что, вправе гордиться и мы, и последующие поколения нашей державы. Выдвинувшиеся из народа подлинные лидеры создавали удивительные по боевой мощи коллективы, подобные авиаполку Александра Покрышкина или танковой бригаде Михаила Катукова, Дальней авиации Александра Голованова или Северному флоту Арсения Головко...
Уже с 1942 года имя Леонова было окружено легендами среди защитников Заполярья, единственного участка советско-германского фронта, где немцы почти не продвинулись вперед. Неслучайно во время советского наступления в Норвегии немецкое командование предлагало за голову командира отряда морских разведчиков значительное вознаграждение.
В прошлом году в США была издана (в переводе майора американской армии, который специально приезжал в Москву к В. Н. Леонову) воспоминаний дважды Героя под названием «Кровь на берегах» («Blood on the Shores») с подзаголовком «Советские морские коммандос во второй мировой войне». Наша беседа с В. Н. Леоновым — это и воспоминания, и боль о сегодняшних событиях, столь скорбных для прославленного фронтовика.

НАШ ОТРЯД
— Виктор Николаевич, в одной из своих книг вы пишете, что «наш отряд, действуя в тылу врага, всегда уступал ему в численности, в техническом оснащении и в огневой мощи, но мы всегда побеждали в рукопашном бою. Ни немцы, ни японцы в подобных ситуациях никогда не действовали так решительно, как мы... Те, кто соприкасался с нами вплотную, только защищались, в глазах у них был страх...»
Видимо, особенно проявилось это в самой крупной, стратегически важной операции вашего отряда — при захвате мыса Крестовый в ноябре 1944 года.
— Тогда нам не удалось застать противника врасплох... Была задета сигнализация, немцы обнаружили нас и открыли огонь из орудий и пулеметов, перед нами было мощное проволочное заграждение... От тяжелых потерь нас спас Иван Лысенко, самый сильный физически в нашем отряде. Он вырвал из земли крестовину из рельсов, на которой крепились мотки колючей проволоки, и поднял ее на плечи. В образовавшийся проход мы и пошли. Когда Лысенко уже не мог один стоять (в него попало больше двадцати пуль), ему помог наш врач Алексей Лупов. Оба они погибли... Но мы ворвались на прикрывающую батарею и, захватив орудия, открыли из них огонь, благо трофейное оружие мы знали неплохо...
Когда позднее немцы бросились прорываться, а их оказалось больше, чем предполагалось, мы лежали цепью. Нас было человек 80, а их — масса, только в плен попало в этом бою 127 солдат и офицеров. Здесь мне пришлось идти на большой риск. Ничего говорить я уже не имел возможности, я просто встал, бросил оружие и стал поднимать руки. Я знал, что то же самое сделают все до единого из тех, кто со мной. Какое у противника создалось впечатление? Что мы сдаемся, стрелять не надо, путь свободен. И вдруг — один из них падает, второй. А у нас уже оружие появляется в руках. Конечно, у немцев паника, таких вещей они не выдерживали
Вообще не бывает рукопашных боев, когда двое людей, две группы дерутся с одинаковой энергией. Кто-то обязательно дрогнет, будет только защищаться, а кто-то выполнит задание, которое перед ним стоит. У меня в свое время был спор с маршалом Еременко. Мы выступали перед молодыми офицерами, и Еременко рассказывал, как они в Гражданскую дрались в окружении. Я говорю — вы защищались, а они хотели вас уничтожить. Слабость их, что они не сумели этого сделать, и вам, хотя и не всем, однако, удалось вырваться... Но с маршалом разве можно спорить? А офицеры поняли эту мысль, после выступления подходили пожать мне руку... Очень важный момент — нужно стараться увидеть глаза противника. Он должен сразу испугаться. При внезапном столкновении необходимо знать и некоторые особые приемы. Нельзя в этом случае хвататься за кобуру, уже поздно, враг выстрелит раньше. Если я встречался один на один, то сразу бросал свой маузер, который однако не падал на землю, а на пружинке болтался у самых ног. Мне показывают — выше руки поднимай, и тут я делаю обманное движение, после которого если немец и выстрелит, то уже промахнется. А мне этих двух-трех секунд достаточно, чтобы он упал...
— В других боях, уже сознательно испытывая противника, вы с товарищами иногда вставали перед атакующими, решительно шли вперед и враг отступал. Это стало «надежным приемом обороны». Так было и на Крестовом, и на Могильном...

Слово: - Страница 4

— На Могильном у нас уже кончался боезапас, мы были прижаты к земле двумя пулеметами, стрелявшими непрерывно. Я вскочил на ноги и последними патронами ударил по камню, за которым лежали пулеметчики. Мне важно было, чтобы они спрятались, перестали вести огонь. А один из лучших наших бойцов Семен Агафонов, впоследствии ставший Героем Советского Союза, по моему приказу бросился к этому камню метрах в 20-ти от нас... Он успел прыгнуть на камень и оттуда вниз на немцев. Когда я, раненый в ногу, доковылял туда, один пулеметчик уже был мертв, с двумя другими Семен, схватившись, катался по земле. Я ударил одного, потом другого по голове прикладом, мы захватили эти пулеметы и вырвались оттуда...
Агафонов считался бесстрашным. Когда его спрашивали об этом случае, он со смехом говорил, что, когда увидел с камня, как у немцев руки дрожат, понял, что с такими руками они в него не попадут. Но друзьям признавался, что в момент после приказа подумал — ну вот, Семен, на этом твоя боевая карьера и закончилась... Страх испытывал каждый, но нужно было действовать, как положено... С боя на Могильном и пошла слава нашего отряда.
— На Крестовом ваши разведчики поднимались навстречу атакующим, когда те подходили вплотную, при этом распахнув ворот, чтобы показать тельняшку, и улыбаясь. Немцы, не вступая в рукопашную схватку, отбегали назад, чтобы открыть автоматный огонь.
— Да, приходилось действовать и так. Боезапаса нередко не хватало, хотя каждый нес в походе на плечах до 40 килограммов груза. Среди германских горных егерей было много спортсменов, австрийцев с горнолыжной подготовкой, но они не выдерживали рукопашного боя. И о нашем отряде они уже знали. В части «эдельвейс» не брали солдат ростом ниже 176 сантиметров, у нас же в основном были ребята пониже, но психологически они подавляли врага. Как-то я даже ругал нашего бойца Алексея Каштанова, очень невысокого ростом: он взял в плен двух егерей, на лодке отплыл с ними от берега и даже сам сел за весла. А те были так деморализованы, что уже ничего не могли предпринять... Надо было ошеломить противника, что-то эффектное даже сделать, чтобы они не сразу догадались, что перед ним в сущности горстка людей, не успели подтянуть подкрепление.
— Например?
— Например, входим в штабную землянку и громким голосом — ну ка, ты, иди сюда! Потом удар, тот летит и уже не встает. Выходим спокойно и проходим как на параде...
— Но ведь вы везде подчеркиваете, что и немцы были не робкого десятка.
— Безусловно. Воевали они расчетливо и умело. Хотя, конечно, больше опирались на свое техническое превосходство. У меня недавно была беседа с одним немцем во время съемок фильма, который должен выйти к 300-летию Российского флота. Снимали у нас, но режиссер — почему-то немецкий адмирал, он был министром в ГДР, а после объединения Германии занялся кинематографом. Он у меня все допытывался — что, как? Я отвечаю — почему я добивался успеха? У вас, немцев, все было слишком четко, расписаны все уставы, все пункты. Я их отлично знал и если мне нужно было какой-то штаб разгромить, я делал ложный удар и знал, какой план обороны вы будете выполнять. Сам же действовал другими группами, которым вы сами открывали путь... Немец говорит — ну, теперь все по-другому. Я в ответ — но ведь я-то тогда воевал... — А как вели себя пленные?
— По-разному. Помню, привели еще в самом начале войны пленного офицера. Я уже переоделся. Тут из комнаты, где допрашивали, выскочил наш начальник отдела информации и говорит: «Ой, сволочь, ничего не говорит! Смеется только». Я ему: «Сейчас заговорит...» Пошел, скинул китель, оделся в то, в чем офицер тот в руки ко мне попался. Вошел в ту комнату, он сидит нога на ногу и курит сигарету. Увидел меня, встал. Я говорю переводчику: передайте этому прохвосту, что вот эти адмиралы (показываю на штабистов, а там был и один адмирал) уйдут скоро, пусть они ничего не узнают, но он останется со мной... Повернулся и. вышел. Немец заговорил.
Сначала они были самоуверены и заявляли — все равно вас уничтожим, пусть даже меня вы расстреляете. А в 1944 году, например, я привел двух немцев, и член Военного Совета Николаев прибыл на Рыбачий, сам захотел видеть пленных. Наши войска тогда только перешли границу, он спрашивает у них — ну, знаете, где сейчас линия фронта проходит? А они показывают на карту уже где-то под Берлином...
— Чем же выдавался ваш отряд? Ведь он не был единственным.
— Наш отряд выполнял задания штаба Северного флота. Был еще и отряд Северного оборонительного района — морская пехота. У них было меньше опыта, выучка не та. Как-то командующий вызывает меня. Три раза ходили морские пехотинцы к немцам. Нужен пленный, а взять не могут, своих уже несколько человек потеряли. Я послал туда своих молодых ребят с опытным Никандровым, который на Тихом океане потом стал Героем Советского Союза. Пошли и взяли «языка» без потерь.
Читал я про такой же отряд Балтийского флота, хорошо знал командира отряда Черноморского флота. Все у них было как-то не так... В первую очередь, думаю, сказывалось здесь то, что умное у нас командование было. Командующий Арсений Григорьевич Головко, начальник разведки Леонид Константинович Бекренев — замечательный, интересный человек, он готовил Зорге, Абеля... Об этих людях еще будут писать...
У меня был свободный доступ в штаб флота, хорошие личные отношения с начальством. Хотя член Военного Совета заставил меня два года ходить в младших лейтенантах за Агафонова. Тот был осужден за «дезертирство» — сразу после появления соответствующего указа не успел вернуться вовремя на свою подводную лодку. Мы с флагманским физруком ходили умолять, чтобы Семена отдали нам в отряд, мы-то знали, что он за человек... А после Могильного я представил его к ордену Красного Знамени, и ему вручили награду. Тут член Военного Совета вскипел, ему на ухо шепнули — осужденный, дезертир... И мне сказал — будешь два года ходить в младших лейтенантах. И я ходил. Замполит мой — старший лейтенант, начальник штаба — капитан-лейтенант. Впрочем, на дело это не влияло...
— Адмирал Головко, как известно, отдал приказ — «право подбора разведчиков отряда возлагается на командира отряда».
— Да, назначить к нам никого не могли. У меня была связь с управлением кадров, они присылали ко мне тех, кто вроде бы подходил. Я беседовал с человеком и смотрел, как он реагирует на мои вопросы. Самое важное для меня при этом было — его глаза и руки. Приходит ко мне как-то кандидат на должность помощника по тылу, говорит, что у него связи, что все у меня будет... А я ему говорю — а вот если тебе на плечи положить килограммов 40 груза, на лыжах 20 километров пробежишь? Он — мне это необязательно, я буду кормить людей. Я говорю — а мне обязательно, чтобы ты это мог делать тоже, потому что кормить надо не только здесь, за столом. В общем, не сговорились. мотрю на него — глаза бегают, руки трет... Вот недавно в «Красной звезде» была статья, где показывалось, как по положению рук определяют психологическое состояние человека, его характер. Мне нужно было, чтобы руки не хватались ни за что, чтобы они были готовы к действию, но оставались спокойны...
А первый мой приказ, когда я стал командиром в мае 1943 года, был такой - уполномоченного особого отдела в отряд не пускать. А то — приходим из похода, и он тут как тут, занимает кабинет и начинает вызывать по очереди, допрашивать, кто как себя вел... Потом второй приказ. Почти всех «стукачей» в отряде я уже знал, потому что меня самого вербовали, и я отказался от этого дела. Хочешь проверять - иди с нами на задание, там каждого видно как на ладони...

Слово - Страница 5

МОРСКОЙ РАЗВЕДЧИК ВИКТОР ЛЕОНОВ. 1941 год. фото Евг. Халдея

Я их собрал и сказал: пишите, что угодно, придумывайте любую болезнь, но чтобы через сутки вас в отряде ни одного не было. И всех их выгнал. После этого мне член Военного совета сказал: они тебя посадят скоро. Я говорю: а вы для чего? Он: они и меня могут обойти. А я знал — таким образом они сажали Лунина, ставшего потом знаменитым подводником. Я говорю: мне не нужно, чтобы вы меня защищали, но подпись ваша нужна в приказе, вы мне сообщите только и дайте самолет. Я прыгну в Норвегию и буду оттуда руководить отрядом. Пусть они меня там возьмут. Он засмеялся — ну ты, говорит, авантюрист... Я говорю: какой же я авантюрист, это я так... Но если надо было помочь, он отряду Помогал...
— В описаниях боевых действий отряда нередко есть случаи, в которые действительно с трудом. Трое разведчиков, например, в течение девяти (!) месяцев в тылу у немцев на полуострове Варангер, не заходя ни разу ни в один населенный пункт, ночуя иногда под снегом, постоянно уходя от преследования, успешно наводили по радио на немецкие самолеты и корабли... Группа из 33-х человек высадились на надувных лодках на берег. Три с половиной километра до дороги, по которой должна была пройти немецкая колонна, преодолела бегом по глубокому снегу, бросив рюкзаки и лишнюю одежду. За 20 минут разгромив штаб зенитного полка и караульную роту, разведчики захватили пленных, всю штабную документацию и без потерь вернулись на базу... Во время наступления в Норвегии за 55 часов отряд совершил с боями переход в 200 километров по сопкам и болотам, под дождем и снегом, с грузом у каждого не менее 25 килограммов! И таких примеров не один. Как достигался такой уровень выносливости?
— Закалка в отряде была очень тяжелая. Каждое утро — лыжный поход на 30 — 50 километров, и иногда и на 70, в последнем случае после половины дистанции мы выпивали по кружке шоколада на одной из баз разведуправления, отдыхали минут 10 и шли обратно. После этого проводили боевую разминку, у нас была своя система, включавшая приемы джиу-джитцу и других видов борьбы. При отработке схватки вооруженного с невооруженным всегда использовалась боевая винтовка с настоящим, а не спортивным эластичным штыком. Член Военного совета как-то увидел, говорит — прекратите, вы же убьете друг друга. Но мы готовили людей только так, как это будет в бою.
— А несчастных случаев во время таких тренировок не было?
— Нет. Чему же его учат?...
— В вашей книге сказано, что отряд в основном формировался из моряков-подводников, спортсменов. И вы с 1938 года служили на подводной лодке, считались одним из лучших лыжников Северного флота, перед самой войной представлялись к званию мастера спорта, были инструктором рукопашного боя, боксером, еще до службы, на заводе «Калибр» в Москве, закончили курсы снайперов...
— Я стремился попасть на флот, хотя при призыве поначалу и разнарядки туда не было. Почему? — спрашивают. — Ну как же! Море! — отвечаю, язык-то у меня тогда был неплохо подвешен... А вот спортсмены в отряде не задерживались. Один я и остался...

Слово - Страница 6

Когда началась война, к нам в отряд приехали из ленинградского физкультурного института Лесгафта несколько человек. Кое-чему мы у них научились и в лыжах, и в рукопашном бое. Но всех их потом списали. Знать-то они знали, но для того, чтобы по-настоящему где-то драться, слабоваты были...
— Виктор Николаевич, а вы в детстве часто дрались?
— Нет, почти никогда. Как-то мне удавалось, как говорится, дипломатическим путем решать все вопросы. ...Был у нас на флоте один из лучших лыжников, мой друг Андрей Жирное. Прекрасно подготовленный, помог мне стать лыжником, но оказался патологически труслив. Как идти в поход, у него обязательно находится какая- нибудь болезнь. Потом его списали в морскую пехоту. Там отправили сопровождать двух раненых в тыл, а он бросил их, ушел и сдался в плен. Был инструктором у немцев, схвачен, судим и расстрелян... Был у нас такой единственный случай...
Ведь почему иногда стремились в отряд? Идет, скажем, наш Агафонов в увольнение, а у него на груди несколько орденов, ни у кого на флоте из матросов такого нет. Смотрят и думают — ах! Пришел и получил. А у нас как раз очень трудно было орден заработать.
— А любимые песни в отряде были?
— Любимая — «Землянка». Когда уходили в поход, к нам приходил артист из ансамбля Северного флота и исполнял на дорожку...
— А каким было питание, снабжение?
— Морской паек, как на кораблях. Полагался и походный паек, довольно солидный. А ведь когда человек идет и знает, что придется и пострелять, и подраться, он лучше вместо продуктов лишнюю гранату возьмет. Поэтому оставались всегда излишки.
Как-то раз член Военного совета после вручения орденов говорит — зайду к вам завтра, чем будете угощать? Я говорю — будет гусь с яблоками. Пришел к коку, тот — что ты, командир, гуся-то мы достанем, а вот яблок где взять? Кок у меня был лучший на флоте, у меня его хотели отобрать в штабную столовую, приказ уже подписали. Но я отправил его на Рыбачий, идите возьмите... Так он из компота яблок натаскал, как-то их распарил, что они как свежие стали. И угостили-таки члена Военного совета... Определенной формы одежды для походов у нас не было. Были очень удобные зимой американские шерстяные тельняшки — теплые, пот хорошо впитывали. Имели мы и прекрасные костюмы из оленьих шкур, делали их для нас в одном совхозе на Кольском полуострове. Брюки мехом наружу, жилетка мехом вовнутрь и рубашка с варежками мехом наружу. В такой одежде можно и в снегу спать. Встал, встряхнулся, как олень, и пошел дальше...

«НЕТ УЗ СВЯТЕЯ ТОВАРИЩЕСТВА»
— Вообще в отряде, как видно, была какая-то особая сплоченность. И одна из глав в вашей книге «Уроки мужества» названа взятой из гоголевского «Тараса Булъбы» строкой «нет уз святея товарищества».
— Что значит особая сплоченность?.. По существу это была одна семья. Вот с Могильного мы лейтенанта Федора Шелавина выносили... Мне, хотя я тогда был только старшиной 2-й статьи, пришлось взять командование на себя. Мы из-за него остались там, у него обе ноги были ранены. Он хотел застрелиться, чтобы развязать нам руки. Но я знал — если оставим Шелавина, в следующем походе кто-то будет думать — офицера бросили, а уж если я буду ранен, тем более оставят. Если такая мысль хоть чуть-чуть запала в голову человеку, то он уже не воин настоящий, не боец. Эта мысль будет давить, преследовать тебя, хочешь ты того или нет.
— Как у Суворова, «сам погибай, а товарища выручай».
— Да. Вот когда нас высаживали торпедные катера, очень важно было — кто высаживает. Если мой довоенный друг Саша Шабалин, ставший в 1944 году дважды Героем, то ребята идут спокойно. А если кто-то другой — в голове остается маленькая мысль — а вдруг удерет?.. А с Шабалиным (они, кстати говоря, с Агафоновым были земляки, с Беломорья) люди были спокойны, знали, что он не оставит, пока катера его живы...
— Виктор Николаевич, если не секрет, как называли вас бойцы отряда между собой? Об этом в книгах не пишется...
— Называли батей... В любых условиях. Мне и сейчас один мой боец пишет на открытках: «Здравствуй, батя Виктор Николаевич...»
А как у нас было с дисциплиной? Вот провинился кто- то в увольнении. Я, допустим, об этом знаю и буду с ним разбираться. Но прежде всего с ним будут говорить сами ребята. Иван Лысенко, тот, который пожертвовал собой на Крестовом, был у нас судья. Провинившийся докладывает... Иван скажет: пять «горячих на воздусях». Кто-то подставляет спину, тот своей спиной ложится на него, пузо оголяют. Бьет Агафонов, мастер этого дела. Рукой по оттянутой коже, живот становится синим...
Я знаю, что произошло, но еще подожду с вызовом. Потом вызываю. «Батя, виноват, так и так, случилось...» Сам я почти никого не наказывал. Зачем мне это нужно? Получил он от ребят? Получил. Я только показываю ему, что мне все известно и что я его прощаю.
— Вы были старше всех в отряде?
— Да нет, были и постарше меня, мне в 1941 году исполнилось 25 лет. Но в начале войны у нас не было никого старше 30-ти. Хотя совсем молодых мы тоже не брали. До 20-ти лет жидковаты еще ребята... Видел я, как они воюют в морской пехоте. Жалко. Что он знает? Что понимает? А ему — вперед, ура, за Родину, за Сталина. Он и бежит вперед, а что делать, он еще не подумал... У нас в отряде, если разведчик идет вперед, то всегда знает, что делать. А необученный и сам погибнет, и для других действия его опасны.
Я брал поначалу новичков в походы не очень опасные и тяжелые, чтобы они учились. Разборки ошибок обязательно делались командирами групп. Довольно часто собирались и все вместе. Комсомольские и партийные собрания у нас тоже в основном посвящались работе. У нас вообще не было ни одного некомсомольца. Вот приходит такой, мы говорим — надо вступать. Подает заявление. Если его вдруг потом собрание не принимает, из отряда он должен уйти. Доверие товарищей, как я уже говорил, самое важное. Необходима уверенность, что с тобой в поход идут товарищи, которые тебя не оставят в любых условиях. — Виктор Николаевич, но ведь и вы были несколько раз ранены — пулями, осколками, штыком в голову на Крестовом...
— Почему-то ранения я получал по праздникам, то на 1 мая зацепит, то под Новый год... Но по существу, все ранения - это результат ошибок. Немцы тоже ведь были опытные солдаты. А если не ошибаться, в идеале, то и ранен не будешь. Попадало мне в основном в первый год войны, когда опыта еще не хватало.
1 мая 1942 года нас окружили на сопке. Во время снежного заряда немцы залезали на сопку, маскировали пулеметы. Где они? Я тоже во время заряда выбрался вперед камня, за которым скрывался. На мне все серое, и камень серый, думаю — не увидят, хоть и сижу прямо перед ними. Все тихо. И вдруг один разведчик подбирается ко мне — закурить нет? — Не курю я, — говорю ему,— Беги отсюда. Он нашел табак чуть дальше и побежал по снежной полосе, тут в него ударил один пулемет, который я засек. Но нервы не выдержали, инстинктивно вскочил, и моя голова оказалась выше камня. Немцы решили, что я нахожусь за ним и ударили. Я был ранен рикошетом пулей в лицо, а если бы они догадались, что я перед ними, то, конечно, был бы убит... Но оба пулемета я засек, заполз за камень и сказал ребятам, где они. В тот день я первый раз закурил...


Слово - Страница 7

«ПО СУЩЕСТВУ ЭТО БЫЛА ОДНА СЕМЬЯ...» В ПЕРВОМ РЯДУ СИДЯТ (СЛЕВА НАПРАВО): ВИКТОР ЛЕОНОВ, ГЕОРГИЙ САФОНОВ, АЛЕКСЕЙ РАДЫШЕВЦЕВ, СТЕПАН МОТОВИЛИН, СТОЯТ СЕМЕН АГАФОНОВ, ПАВЕЛ БАРЫШЕВ, ДМИТРИЙ КОВАЛЕВ, 1942 год. Фото Евг. Халдея

— А каковы были потери отряда после тою, как вы стали ею командиром?
— Семь человек погибли на Крестовом, в основном в момент преодоления проволочного заграждения, Потом еще двоих потеряли, хотя один из них погиб не в бою, у него на тренировочном прыжке не раскрылся парашют...
— То есть за два года погибло меньше десяти человек при численности отряда около сотни?
— Да, больше не терял. Я вообще не любил терять людей. Спросите у любого — все знали, что я буду бороться за жизнь каждого человека до последнего.

В июне 1945-го я прибыл на Дальний Восток. Там тоже был разведотряд. Но кто туда входил? Ведь все опытные моряки уехали на запад. Хотя в отряде по сравнению с другими еще получше остались. Меня нарком назначил туда, а я поначалу отказался ехать, хотя сам же и просился. Как с этими мальцами я встречусь с японцами? Скажут — какой ты Герой? Тогда мне разрешили 50 человек своих взять. Их я перемешал с теми молодыми из расчета: двое новичков к одному ветерану. Нас направили на остров Русский, там лес, горы, подходящее для занятий место. Часов по 12 в день — тактика, стрельба... За два месяца мы этих молодых натаскали, и в настоящем бою они потом работали уже не так плохо. А из моих североморцев стали Героями Советского Союза Александр Никандров, Макар Бабиков...
— Наверно, самые запоминающиеся страницы в вашей книге «Уроки мужества» — это описание взятия в плен десятью разведчиками трех с половиной тысяч японцев в корейском порту Вонсан. Один из участников этой сцены говорил, что большего страха и напряжения не испытывал за всю воину.
— Это так. Но нас было 140 человек, мы внезапно для противника высадились на японском аэродроме и вступили с ними в переговоры. После этого нас, десять человек, повезли в штаб к полковнику, командиру авиационной части, который хотел сделать из нас заложников. На что я заявил, что заложниками мы не будем, а лучше умрем, но умрем вместе со всеми, кто находится в штабе. Герой Советского Союза Митя Соколов сразу встал за спиной полковника, остальные также знали свое дело. Пшеничных запер дверь, положил ключ в карман и сел на стул, а богатырь Володя Оляшев (после войны — заслуженный мастер спорта, неоднократный чемпион Союза по лыжным гонкам) поднял Александра вместе со стулом и поставил прямо перед японским командиром.

Слово - Страница 8

Иван Гузненков подошел к окну и доложил, что находимся мы невысоко, а Агафонов, стоя у двери, начал подбрасывать в руке гранату...
— «Лимонку»?
— Нет, противотанковую. Японцы, правда, не знали, что запала в ней нет. Полковник, забыв о платке, стал вытирать пот со лба рукой и спустя некоторое время подписал акт о капитуляции всего гарнизона.
Должен сказать, что если бы не наш отряд, никакой войны в Корее вообще бы не было. Японцы хотели уйти в американскую зону и там сдаться в плен. Но у нас не было случая, чтобы мы не выполнили задания, которое нам давали, каким бы оно не было. Мы умели в любых условиях бороться до последнего.
После Крестового отряд представили к ордену Красного Знамени, но это не было утверждено. Кто-то считал, что мы — временная часть, которая после войны не будет нужна. На Дальнем Востоке я прямо спросил у наркома Кузнецова:
— Почему вы считаете нас временной частью?
— Так не я один считаю.
— А потом все же сказал, что гвардейское звание получите. И обещание выполнил.

ПОСЛЕ ВОЙНЫ
— Перед походом на Крестовый командующий Карельским фронтом Мерецков сказал о вас: «Коли зарайский, пусть идет, будем надеяться». Ваша родина — рязанский городок Зарайск (ныне в Московской области) довольно известен, у него даже герб боевой — меч, крепостная Стена.
— Кирилл Афанасьевич Мерецков — мой земляк... Недавно ко мне на день рождения приезжала целая делегация из родного города, там обо мне не забывают... Зарайские всегда как-то гордились своим городом, который был поставлен как форпост между Рязанью и Москвой. Татары шли с юга и всегда в первую очередь попадали на Зарайск. Название свое город получил, когда рязанская княгиня Евпраксия, узнав о гибели мужа и не желая сдаваться врагу, бросилась с ребенком с высоты и, как тогда говорили, «заразилась», то есть убилась насмерть...
Прославил Зарайск и сосланный сюда князь Дмитрий Пожарский. Когда в Смутное время наступали поляки, им присягнули все окрестные князья, а он отказался. Пришли к нему купцы — говорят, разграбят наш город. А князь говорит — нет. Тогда его пообещали убить. На эту угрозу он ответил, что лучше погибнуть от руки предателя, чем самому, быть предателем. Эти и другие истории я слышал еще в школе, учитель нам рассказывал...
— Виктор Николаевич, а как сложилась ваша судьба после войны?
— Я хотел демобилизоваться. Еще до войны я многое из Пушкина знал наизусть, поэму «Руслан и Людмила», «Конек-Горбунок» Ершова, писал стихи, печатался, мечтал пойти в литинститут... Меня направили к адмиралу Исакову, начальнику штаба флота. Исаков — это же умница был... Слушал он меня, слушал, потом говорит: ты Айвазовского знаешь? Он закончил военно-морское училище Римского-Корсакова? Станюковича?.. Чем ты-то лучше? И я попал в Баку, в Каспийское училище. После учебы был назначен командиром дивизиона торпедных катеров в Новороссийске, но потом меня взяли в Генштаб ВМФ, где я занимался обобщением опыта, хотя все отряды, подобные нашему, расформировали. Долго мы вместе с Героем Советского Союза генералом Бановым из армейского генштаба пробивали нашу идею о том, что разведчиков тоже надо учить. Будет война, и опять люди будут гибнуть, не имея опыта, как это было у нас. В конце-концов мы добились своего, было принято решение создать такие отряды на флотах и в округах. Этим я и занимался. Потом пошел учиться в академию в Ленинграде и тут тяжело заболел...


В.Н. ЛЕОНОВ. Декабрь 1994 Рисунок Сергея Харламова.

Наступил 1956 год — начали резать корабли, Хрущев к флоту известно, кaк относился. Служба пошла наперекосяк везде. Думаю — надо уходить. Пора...
Приехал в Москву, поработал в НИИ инженером, а потом как-то меня отпустили на Северный флот выступать. Оттуда прислали бумагу, что лучше лектора они не слышали. Так я и объездил весь Советский Союз, от Дальнего Востока до Молдавии. Везде принимали хорошо. Уставал только — по нескольку выступлений в день... Но — просили все, а особенно школьники. Как ребятам откажешь? А потом здоровье совсем начало подводить... Кто на войне думал о перегрузках? Думали — а выживешь ли?..
— Но тогда все знали, за что воевали...
— Знали. На флоте в нашу победу верили буквально все с самого начала войны. Другое дело, что после войны все пошло не совсем так, как надо бы...
— А ваши бойцы кричали «за Сталина»? »
— Мои нет. Когда кричать — ночью? Перед внезапной атакой? Хотя не скажу, что мы Главнокомандующего не уважали. Мы гордились его мужеством, тем, что он в Москве остался осенью 1941 года
— Первую свою звезду Героя вы получили за Крестовый?
— Представляли-то и раньше, а дали в то время. За Крестовый присвоили звание Героя мне, Александру Пшеничных и Семену Агафонову.
— А Иван Лысенко не был удостоен этого звания?
— Нет... Не стали Героями и Алексей Лупов, и отчаянной храбрости боец, красивый интеллигентный парень из семьи врачей, Володя Фатькин, который первым бросился тогда на колючую проволоку. Помню, как он однажды на моих глазах, оставшись безоружным, сумел хладнокровно уложить двух здоровенных егерей... У нас ведь не было ни одного человека из Героев, который не имел бы до этого 2—3 ордена, только потом представляли на Героя. Эти ребята совершили подвиг на Крестовом, а сколько они до этого-то еще сделали... И Саша Манин, который на Крестовом взорвал себя с немецкими пулеметчиками, достоин самой высокой награды...

Слово - Страница 9

Был еще один отряд, который с нами шел, но ничего не сделал, а командир его получил-таки звание Героя... Но не из-за орденов ведь воевали. Иван Лысенко, очень сильный был человек, уралец, еще жил, когда я к нему подошел после боя. Он спросил у меня:
— Как, много погибло наших?
— Да нет, — говорю, — немного.
— Я правильно поступил...
Вот что надо воспитывать в человеке. Чтобы он думал не о жизни своей, а о деле, которое ему поручено... Мы сейчас плохо относимся к патриотическому воспитанию. Помню, когда я демобилизовался, ездил, выступал — везде залы полные. И молодых ребят много. А сейчас те, кто выступает, рассказывают — все не то. Да и мало осталось тех, кто по-настоящему прошел войну. Ведь, чтобы продуманно рассказывать, надо самому пережить все это.
— Адмирал Головко писал в своих мемуарах, что вы попросились потом вернуться на Крестовый и самому похоронить погибших из своего отряда.
— Да. Нас перебросили в Лиинахамари, но я вернулся на Крестовый.
Там остались только раненые и охрана 127-ми пленных немцев. Я приказал поставить их в шеренгу на колени, когда мимо них проносили тела наших разведчиков...
Там находились также один штабной офицер и писатель, они выпили, спиртное было у немцев, и пристали ко мне — разреши над могилой наших 10 немцев расстрелять... Я ушел на катере, а они их расстреляли. У меня потом командующий спрашивает — кто приказал?! Я взял на себя вину, тем не сносить бы головы за это, а меня уже нельзя было из отряда убрать в то время...
— А как вы встретили День Победы?
— Еще 8 мая, у себя на базе. Англичане-союзники прибежали поздравить. Выпили, постреляли вверх малость... Но у нас на Севере все уже кончилось задолго до этого... Второй раз встречал Победу в Японии, после разгрома японцев слетал в Порт-Артур, Дальний. 7 ноября на параде Победы на Дальнем Востоке прошел и наш гвардейский отряд.
— И вот минуло полвека. Как вы оцениваете день сегодняшний? Преодолеет наш народ новую смуту?
— Народ-то преодолеет... Пишут сейчас много всего. Я из дома почти не выхожу и не знаю, кому верить... Раньше я к Ельцину хорошо относился, но смотрю — указы он правильные вроде бы издает, но их никто не выполняет. А народ, если почувствует, что дело ставится по-настоящему крепко, здорово, народ с радостью это поддержит. Переживет и эту заваруху, но видно, тяжело переживет. Можно было бы как-нибудь полегче...
Как-то, довольно уже давно, попросили меня проконсультировать автора сценария о действиях моряков-разведчиков в годы войны. Я посмотрел, ошибок хватало. А главное — писатель всех погубил к концу фильма! Я говорю — так не пойдет... Меня же назначили консультантом. И оставил им в живых несколько человек...

МОМЕНТЫ ОБМАНА И ИСТИНЫ
Произведения Владимира Богомолова — бесспорная классика «военной» прозы. Неудивительно, что в прошлом году Воениздат переиздал роман «Момент истины (в августе сорок четвертого...)» с краткой аннотацией: «супердетектив, получивший широкую известность, переведенный на тридцать семь языков». А в юбилейное переиздание «Русской книги» вошли и другие повести и рассказы.
«Момент истины» — действительно супердетектив, мастерством построения интриги, динамизмом ничем не уступающий лучшим западным «триллерам», а по литературным образам и психологизму неизмеримо их превосходящий. Успех этого романа неизменен уже более 20-ти лет. Однако, перечитывая книгу сейчас, ясно видишь и другое, что лишь смутно брезжило в тумане начала 70-х... Богомолов, как и подобает большому художнику, наделен острым чувством предвидения. Творчество его далеко еще не осмыслено должным обраЗом... На страницах романа идет беспощадная, без единой черточки «штирлицевской» карикатурности, схватка советской контрразведки с «крупной квалифицированной резидентурой». Поле этого боя на стыке Белоруссии, Литвы и Польши кишит власовцами, враждебными Советскому Союзу польскими боевиками из Армии Крайова, литовскими националистами... В других книгах о войне таких деталей из истории наших взаимоотношений с будущими «союзниками по лагерю социализма» не встретишь... Враг поразительно коварен и способен использовать для агентурного прикрытия даже маску матери, сошедшей с ума после двух «похоронок»... У немецких агентов имеются безукоризненные документы и осведомители в штабе армии. Как роман в романе читается биография резидента-вербовщика Ивана Мищенко, после гибели отца-белоказака давшего клятву мщения Советской власти, супермена разведки, по личному приказу Гитлера получившего звание майора германской армии... Оказывается такой враг может обладать, как пишется в шифровках, «незаурядным обаянием», под которое попадает и гибнущий в финальной сцене далеко в целом не наивный, мужественный фронтовик капитан Аникушин. «Как и большинство людей, он был совершенно убежден, что встреться ему в жизни шпион или диверсант — он тотчас распознал бы его...» Увы, наша доверчивость неистребима до поры... В шокирующей своей «ненормативной лексикой» и грубоватостью (особенно после «Зоси», не уступающей по силе и чистоте описания первой любви шедеврам русской классики) повести «В кригере», написанной на заре «перестройки» в 1986 году Богомолов с присущей ему сжатостью в одном эпизоде показал и грядущее роковое поражение поколения фронтовиков. Награжденный несколькими боевыми орденами, несколько раз раненный юный офицер вместо столичной военной. Академии уплывает для службы на Чукотку «ощущая себя в этом огромном, недобром и непостижимом мире обманутым, безмерно одиноким и не нужным никому, кроме находившейся на моем иждивении бабушки и отечества»...
Вся страна оказалась в таком «кригере» и до войны и после нее... Трагизм служения Отечеству несмотря на жестокое давление, откуда бы оно не исходило,— стержень творчества писателя. Сам Богомолов был призван на фронт в 17 лет, прошел с боями Украину, Белоруссию, Польшу, Германию, Маньчжурию, был и после войны кадровым военным. Ничто не может остановить народ, поднявшийся в праведном гневе... Вспоминается подросток-разведчик в хрестоматийной богомоловской повести-символе «Иван», «Маленький?.. А ты в лагере смерти был? — вдруг спрашивает он; глаза его вспыхивают лютой, недетской ненавистью, крохотная верхняя губа подергивается. — Что ты меня агитируешь, что?! — выкрикивает он взволнованно. — Ты... ты ничего не знаешь и не лезь!..»
Алексей Тимофеев
От linze
К Сергей Зыков (01.03.2016 09:47:39)
Дата 01.03.2016 12:44:09

Сергей, огромное спасибо!

А тот эпизод с Жирновым я когда-нибудь найду. Просто душа не на месте, что такая законченная история может просто так пропасть. Фильмы по всему этому надо снимать, даже выдумывать ничего не надо.