1943, пишет Алан Буллок, был решающим годом войны. "В конце его стало очевидным, насколько только это может быть очевидным во время войны, что Германия не может ее выиграть. Игра в блицкриг и в борьбу с врагами поодиночке не удалась. Коалиция держав, которую Гитлер поднял против себя, имела слишком большое преимущество в резервах и (после Тегеранской конференции в конце года) достаточно единодушия по поводу того, как ими распорядиться, чтобы поражение Германии стало исключительно вопросом времени.
Все это ясно сейчас и даже - без скидок - было ясно в конце 1943 года, но совсем не ясно в начале или в продолжении большей части этого года. С декабря 1941 года это была мировая война, но на практике она велась, как три отдельные войны: Восточный фронт, война против Японии на тихоокеанском Дальнем Востоке и англо-американские операции на Западе, включая Битву за Атлантику и бомбардировочное наступление на Германию, но это еще не было открытием второго фронта в континентальной Европе. Черчилль и Рузвельт поддерживали ежедневный контакт, но встретиться вместе со Сталиным им не удавалось вплоть до Тегеранской конференции в ноябре 1943 года. С ним была достигнута договоренность не заключать сепаратного мира, и начиная с лета 1941 года, поток военного снаряжения потек в Советский Союз. Однако соглашения по единой стратегии не имелось, как не имелось и согласия трех держав о координации их несхожих интересов.
Послания, которыми обменивались три лидера довольно отчетливо указывают на две цели, которые Сталин последовательно преследовал с самого начала и,которые оказались постоянным яблоком раздора. Уже в послании Черчиллю от 18 июля 1941 года Сталин настойчиво указывал, что наилучшим способом помочь русским была бы высадка англичан и американцев в Северной Франции. Ни одно из
Год тысяча девятьсот сорок третий был решающим годом войны. В конце его стало очевидным, насколько только это может быть очевидным во время войны, что Германия не может ее выиграть. Игра в блицкриг и в борьбу с врагами поодиночке не удалась. Коалиция держав, которую Гитлер поднял против себя, имела слишком большое преимущество в резервах и (после
альтернативных предложений, представленных на продолжении последующих двух лет, вроде высадки в Северной Африке и Италии, не было когда-либо принято русскими в качестве удовлетворительной замены, и до самого вторжения в Нормандию в июне 1944 года Сталин не считал возможным признать, что союзники делают равный вклад в поражение Германии.
Второй его целью было добиться согласия Запада на возвращение России ее приобретений в Восточной Европе, полученных в результате нацистско-советского пакта. Это относилось к мирному урегулированию, но уже в декабре
1941 года, когда Антони Иден, к тому времени ставший министром иностранных дел Англии, посетил Москву, попытка русских вынудить англичан признать балтийские государства частью Советского Союза оказалась камнем преткновения для подписания англо-советского договора о союзе. Шестью месяцами позже из положения нашли, опустив всякое упоминание о территориальных обязательствах, что открыло дорогу к подписанию договора (26 мая
1942 года). Но это только отложило вопрос, который, когда он снова всплыл в 1942-1943 годах, сконцентрировался на проблеме послевоенных границ Польши.
Откладывать другой вопрос, когда и где англо-американские сухопутные силы откроют новый фронт на Европейском театре, дальше было невозможно. Сами англичане и американцы не могли прийти к согласию между собой, и они нашли компромиссное решение высадиться во Французской Северной Африке, что вряд ли могло устроить Сталина. Еще не зная об этом соглашении, Сталин обратился к Черчиллю с протестом: "Я должен самым энергичным образом заявить, что Советское правительство не может согласиться с откладыванием открытия второго фронта в Европе до 1943 года"-. Черчилль в ответ предложил приехать в Россию и лично рассказать Сталину о том, что они с Рузвельтом решили.
Его миссию отнюдь не облегчило решение англичан приостановить конвой в Россию по незащищенному северному пути после того, как всего одиннадцать из тридцати четырех торговых судов с военным снаряжением, следовавших в июне с конвоем ПКью-17, дошли до Архангельска. Черчилль писал потом:
<<Я раздумывал о своей миссии в это мрачное, зловещее большевистское государство, которое я когда-то из всех сил старался задушить в пеленках... Это было все равно, что тащить глыбу льда на Северный Полюс. Все же я считал своим долгом передать им факты лично и лицом к лицу со Сталиным".
Прибыв 12 августа 1942 года, Черчилль начал с плохих вестей для хозяев: до 1943 года в Европе не будет никакой высадки. Когда он замолчал, "воцарилась гнетущая тишина". После этого он попробовал смягчить напряженность сообщением о решении высадиться в Северной Африке не позже октября с целью освобождения Средиземноморья. На второй встрече, после двадцати четырех часов раздумий Сталин выступил с утверждением, что англичане и амери^ канцы твердо обещали начать вторжение в Европу в 1942 году и теперь отказываются от своих слов, а заодно отказываются и от доставки обещанных грузов. В представленном Сталиным меморандуме заявлялось, что отказ англичан "наносит моральный удар всему советскому общественному мнению, которое рассчитывает на создание второго фронта", причем в процессе обсуждения Сталин добавил, что, если бы английская армия имела столько же опыта борьбы с немцами, как русская армия, она бы так не боялась их. Черчилль самым решительным образом отверг обвинения, что вызвало замечание Сталина, до того, как слова Черчилля были переведены, что ему понравился жар, с которым тот говорил.
До отъезда Черчилль еще раз беседовал со Сталиным, один на один, не считая переводчиков, и беседа перешла в импровизированный ужин, затянувшийся далеко за полночь. Сталин провел гостя по своим кремлевским апартаментам, представил дочери, потом сказал, как будто его только что осенило: "А почему бы нам не пригласить Моло-това? Он бьется над коммюнике. А мы тут же все уладим. У Молотова есть хорошая черта - он может пить". Они просидели за столом, вспоминает Черчилль, с 8.30 вечера до 2.30 ночи. Атмосфера была непринужденная, хотя в какой-то момент, заговорив о приостановке конвоев, Сталин вдруг спросил:
"Неужели у английских моряков нет чувства доблести?^ Сдержавшись, Черчилль, в свою очередь, поинтересовался, не труднее ли лично для Сталина вести войну, чем осуществлять коллективизацию крестьян. В 1.30 утра, обычное время для ужина Сталина, он один поглотил целого молочного поросенка и потом вышел к себе в кабинет прочитать последние донесения с фронтов.
Советская запись встречи завершается словами, что Сталин заверил гостя, что:
"Он и Черчилль познакомились и поняли друг друга, и, если и были разногласия между ними, то это в порядке вещей... Тот факт, что он и Черчилль встретились, ближе узнали друг друга и подготовили почву для будущего соглашения, имеет большое значение. Он склонен смотреть на это дело более оптимистичное.
Но спорный вопрос между ними так и остался не решенным, и не закончился еще год, как Сталин напрямик спросил, не отказывается ли Черчилль от "московского обещания опфыть второй фронт в Западной Европе весной 1943 года".
Но не высадка союзников на Западе, а упрямство Гитле ра помогло русским одержать в начале 1943 года самую знаменитую победу Великой Отечественной войны. И Гитлер, и германский Генеральный штаб не ожидали русского наступления, которое в ноябре 1942 года отрезало Шестую армию фон Паулюса, особенно его масштабов. Только десять дней до этого Гитлер заверил нацистских "альткамп-феров" на их ежегодном праздновании годовщины путча 1923 года (сдобрив речь едким сарказмом по поводу герра Сталина и города, названного в его честь), что германская армия уже захватила его, осталось подчистить небольшие очаги сопротивления. Долгое время Гитлер утверждал, что у Сталина, должно быть, истощились ресурсы и он не выдержит натиска; самое большее, на что он был готов согласиться, это что Шестой армии может угрожать "временное окружение". Он оставил без внимания настойчивые просьбы Зейцлера и фон Паулюса разрешить войскам последнего вырваться из западни, пока еще не поздно, упорно повторяя: "Мы ни на шаг не уходим от Волги". Вместо этого люфтваффе поддерживала окруженные войска снабжением с воздуха, пока фон Манштейн, спешно отозванный с Ленинградского фронта, не получил приказ собрать новую группу армий и прорвать русское кольцо ударом извне.
Значительный скептицизм высказывался по поводу способности люфтваффе забрасывать по несколько сотен тонн горючего, продовольствия и боеприпасов, которые требовались фон Паулюсу ежедневно для снабжения четверти миллиона войск, запертых в западне к западу от Сталинграда. Однако, Герингу очень не хотелось показаться отстающим, когда и без того его критиковали за неспособность люфтваффе противостоять воздушным налетам союзников на германские города: он сейчас же "лично заверил" Гитлера, что люфтваффе сделают все, что необходимо, даже не разобравшись, что для этого потребуется. Фон Манштейн был столь же бодрым и 9 декабря предсказал, что деблокированная группа войск, которые он собирал, сможет к 17 декабря соединиться с Шестой армией фон Паулюса. Запись в военном дневнике ОКБ, отметившая это, заканчивалась словами: "Фюрер очень уверен и планирует вернуть наши позиции на Дону. Первую фазу русского зимнего наступления можно считать оконченной без какого-нибудь решительного эффекта". Теперь, когда фронт стабилизировался, Гитлер предложил возобновить весной 1943 года наступление по крайней мере на одном секторе.
Эти надежды очень скоро развеялись в прах".
Алан Буллок. "Гитлер и Сталин. Жизнь и власть". Смоленск, Русич, 1994
"Тегеранская конференция проходила с 28 ноября до 1 декабря. Помимо важных решений по военным вопросам впервые главы трех государств обменялись соображениями по поводу послевоенного урегулирования и, пожалуй, самое важное - близко узнали друг друга во время личных встреч Сталина с Рузвельтом и Сталина с Черчиллем и за столом переговоров, за обедами и ужинами.
Тот факт, что прошло два с половиной года после германского вторжения, прежде чем три лидера встретились, давал Сталину двойное преимущество. Первое - то, которое он извлек из сложившейся на фронтах ситуации,- усиливалось отсутствием согласия между Черчиллем и Рузвельтом по вопросам стратегии и тем значением, которое Рузвельт придавал установлению особых отношений с советским руководством, пусть даже за счет уникальных отношений, сложившихся между ним и Черчиллем. Не далее как в марте 1942 года, задолго до их встречи, Рузвельт убедил себя - и сказал об этом Черчиллю - что он способен справиться со Сталиным, как никто из англичан:
"Он терпеть не может всех ваших руководителей. Он полагает, что я ему нравлюсь больше, надеюсь, он будет продолжать так думать". Рузвельта критиковали за наивное представление о том, что он якобы способен "управлять". Сталиным, как управлял столькими американскими политиками. Но едва ли его можно критиковать за своевременное предвидение того факта, что успех всякого послевоенного урегулирования будет зависеть от совместных действий США и СССР, а это, в свою очередь, от установления доверительных отношений между ними до конца войны.
Со своей стороны Сталин продемонстрировал неожиданную гибкость, применяясь к ситуации, в которой он никак не мог произвольно использовать свою власть, где ничто не угрожало его положению, где он, безусловно, был принят на равных с двумя другими лидерами. "Как Сталинград имел решающее значение для Сталина в военном отношении, так Тегеран в дипломатическом". Но было и различие, заключавшееся в том, что успехи на фронте - были результатом совместных усилий главным образом Красной Армии, ее командиров и Генерального штаба, а использование военных успехов в дипломатической игре - заслуга исключительно Сталина. Если Сталину приходилось учиться ведению войны, то человек, который заключил нацистско-советский пакт, от которого так выиграла Россия, не нуждался в обучении искусству дипломатии. Что касается Балтийских государств, Польши и Бессарабии, то он шел тем же путем и с тем же результатом.
Дипломатические успехи Сталина в Тегеране, Ялте и Потсдаме были столь же значительны, как и дипломатические успехи Гитлера в 30-е года, но они были достигнуты разными методами. Как и Гитлер, он мгновенно разгадывал карты сидящего напротив и использовал его слабости, скрывая собственные и не раскрывая перед ним своих карт. Но в отличие от Гитлера, он не давал волю темпераменту. Проявление паранойи и деспотичные черты характера Сталина отошли назад, а политический талант, поднявший его на вершину власти в России, развернулся вовсю. Во время совещаний в Кремле он имел обыкновение вышагивать взад и вперед по комнате, а в Тегеране сидел с бесстрастным лицом, слушал внимательно, избегал экспансивных откровений, которые позволяли себе Черчилль и Рузвельт в беседах один на один с ним. Его вопросы могли звучать резко, а комментарии-грубовато, но он говорил рассудительным тоном, оценки были разумны, а аргументы - убедительны, именно таким образом он не оставил камня на камне от доводов Черчилля в пользу операций на Балканах или в Восточном Средиземноморье, которые могли бы задержать высадку во Франции.
Генерал Брук, начальник английского Генерального штаба, который имел большой опыт работы с Черчиллем и над которым Сталин подшучивал за обедом за антирусские высказывания, был поражен тем, как тот вел дела.
Несмотря на то, что советского руководителя не сопровождали эксперты, Брук отметил: "Ни в одном из своих высказываний Сталин не допустил стратегической ошибки, всегда быстро и безошибочно схватывая особенности
ситуации".
Поведение Сталина показало, что он проводит четкое различие между Рузвельтом и Черчиллем, первый являлся представителем набиравших силу США, а второй - сдающей свои позиции Британской империи. На пожелания Рузвельта общаться более тесно он ответил предложением предоставить в распоряжение американской делегации более безопасное помещение на территории советской дипломатической миссии, без сомнения оборудовав его на этот случай подслушивающим устройством. В первой из трех личных бесед, состоявшихся по инициативе президента, Сталин согласился с мнением Рузвельта, что времена колониальных империй позади, а также с неодобрительными замечаниями американского президента по поводу нежелания Черчилля предоставить независимость английским колониям и его анахроничного отношения к Индии. Все споры во время конференции велись между Сталиным и Черчиллем, и на пленарном заседании, и в личных беседах - но не между Сталиным и Рузвельтом. На более ранней стадии Сталин подтвердил обещание, имевшее особую важность для американцев, вступить в войну против Японии сразу же после поражения Германии, и после скептических замечаний вернулся к принятию плана международной организации, зародышу Объединенных Наций, которой Рузвельт придавал так много значения.
Рузвельт открыл пленарные заседания подтверждением даты - 1 мая 1944 года - начало высадки через Ла-Манш ("Оверлорд") - и поинтересовался у Сталина, как лучше использовать войска союзников в Средиземноморье, чтобы поддержать советские армии. В качестве возможных районов операций он упомянул Италию и Адриатику и совместные действия с партизанами Тито; Эгейское море и Грецию, а также Турцию, при этом кое-где это могло повлечь за собой задержку "Оверлорда" на два-три месяца. По этому вопросу возникли острые разногласия между Сталиным и Черчиллем. Сталин утверждал, что самое важное - это атаковать немцев во Франции и не растрачивать ни времени, ни сил на операции в Средиземноморье; Черчилль споря, настаивал на том, что, не отказываясь от "Оверлор-Да", они должны рассмотреть возможности проведения военных действий на Востоке Средиземноморья, в районе Балкан. Чтобы положить конец разногласиям, Рузвельт подтвердил, что ничто не должно задержать операцию "Оверлорд", и следует рассмотреть вариант высадки войск не на Востоке Средиземноморья, а на юге Франции. На втором пленарном заседании Сталин отбросил все пред-
ложения, кроме идеи Президента, которая, как он выразился, внесет непосредственный вклад в успешный исход главной операции - высадки войск через Ла-Манш. Он призвал назначить Верховного главнокомандующего операцией "Оверлорд" и точное время ее проведения, чтобы Красная Армия могла одновременно начать наступление с Востока. Когда Черчилль попытался оставить открытым вопрос о выборе восточного направления, Сталин спросил его напрямик: действительно ли англичане верят в успех "Оверлорда" или только говорят об этом, чтобы успокоить русских? Единственным результатом упорствования Черчилля явилось то, что он подчеркнул свою изоляцию на фоне согласованной советско-американской позиции, принятой на третьем пленарном заседании.
В какой-то момент заседания были прерваны торжественной церемонией. "По поручению Короля" Черчилль вручил Почетный Меч, выкованный специально для русских - дань восхищения защитникам Сталинграда.
Мало кто обладал такой способностью, как Черчилль, создавать соответствующую случаю обстановку и так эмоционально ее использовать. А Сталин? Несмотря на то, что среди людей, присутствующих в зале, забитом русскими офицерами и солдатами, Сталин не отличался ростом, он произвел на всех такое же внушительное впечатление, как и Черчилль. С достоинством приняв подарок и заметно волнуясь, он молча поднял огромный Меч и поцеловал ножны. На какой-то момент все присутствующие ощутили всю исключительность события, которое несомненно войдет в историю, и Меч был торжественно вынесен почетным караулом русских, правда, как заметил Черчилль, перед этим Ворошилов умудрился уронить его.
На общем обсуждении послевоенного урегулирования Сталин нарисовал, мрачную картину восстановления германской мощи через 15-20 лет после ее поражения и настаивал на строгих мерах по контролю и разоружению Германии. Не вдаваясь в детали, он высказался за расчленение Германии и установление западной границы Польши по Одеру, тем не менее позже он добавил, что нельзя исключать возможности воссоединения Германии.
У Сталина сложилось впечатление, что Черчилль и по этому вопросу идет не в ногу и выступает за более умеренный подход. На обеде в Советском Посольстве, по словам американца Чипа Болена, "он не упускал возможности уколоть Черчилля, явно стремясь к тому, чтобы тот все время оборонялся". Именно здесь Сталин предложил ликвидировать 50 000 немецких офицеров - ядро военной мощи Германии как единственный путь к ее уничтожению - по всей видимости, предназначая свои замечания Черчиллю. Последний встал из-за стола, заметив, что ни он, ни английский народ не будут иметь ничего общего с массовыми казнями. Когда Сталин настойчиво повторил:
"Пятьдесят тысяч должны быть расстреляны", и Эллиот Рузвельт, сын Рузвельта, произнес преисполненную энтузиазмом речь, Черчилль в негодовании вышел из комнаты. Тут же за ним последовал Сталин, который положил ему руки на плечи, заверив, что пошутил и уговорил его вернуться. В своих мемуарах Черчилль отмечал: "Сталин, когда считает это необходимым, может быть очень обаятельным, и я никогда не видел, чтобы он так старался, как в тот момент, тем не менее я тогда не был убежден, как не убежден и сейчас, что все это была игра, за которой не стояло ничего серьезного. Черчилль не сказал, раздумывал ли он о том, что, используя те же самые методы, Сталину удалось почти уничтожить мощь Красной Армии.
В соответствии с предыдущими высказываниями Сталина по поводу передвижки западной польской границы с Германией к Одеру - умалчивая о польской восточной границе с Россией - как Черчилль, так и -Рузвельт, не сговариваясь, широким жестом предложили, чтобы Польша в целом расширилась в западном направлении. Территория Польши, увеличенная за счет Германии на западе, компенсирует то, что поляки передадут России на востоке. Черчилль предложил договориться по вопросу о границах. "Сталин спросил, будет ли это сделано без участия поляков. Я сказал "Да" и когда все это было неофициально согласовано между нами, мы могли вернуться к полякам позже".
Сталин не брал на себя никаких обязательств. Но на следующий день Рузвельт, явно пытавшийся расположить к себе Сталина, сообщил ему, о чем его никто не спрашивал, что он хотел бы видеть границы Польши, сдвинутыми на запад, хотя интересы внутренней политики (шесть или семь миллионов американцев польского происхождения) не позволят ему подобных заявлений в год президентских выборов. В то же время он косвенно вступился за народы Балтийских государств, шутливо бросив, что он не собирается вступать в войну с Советским Союзом, если его армии вновь оккупируют их территории.
На заключительном заседании Рузвельт поинтересовался, восстановит ли советское правительство отношения с польским правительством в изгнании, чтобы оно могло принять любое принятое по вопросу о границах решение. Сталин категорически отказался. "Польское правительство и его друзья в Польше находились в контакте с немцами. Они убивали польских партизан". Но теперь он готов обсудить вопрос о границах по карте, дав недвусмысленно понять, что Россия будет придерживаться границ, установленных в 1939 году, по которым к Советскому Союзу отходит Западная Украина и Белоруссия. На вопрос Идена, имеет ли он в виду линию Риббентроп-Молотов, Сталин с безразличием ответил: "Называйте это, как хотите". Попытка Идена вынудить русских согласиться с линией Керзона* подняла вопрос о том, где она оставляла Львов на русской или польской стороне. Сталин настаивал, что согласно точному варианту линии Керзона, Львов должен отойти к России. Черчилль писал: "Я сказал, что со стороны поляков было бы более благоразумно принять наше предложение. Я не был готов устраивать склоку вокруг Львова".
Два западных лидера преуспели гораздо больше, склонив Сталина быть более великодушным в отношении к финнам, поскольку они порвали с Гитлером. Они также достигли согласия об оказании Тито и югославским партизанам самой широкой помощи. План раздела Германии, выдвинутый Рузвельтом, удовлетворивший Сталина, но вызвавший сомнения у Черчилля, был направлен в трехстороннюю Европейскую консультативную Комиссию,, учрежденную тремя министрами иностранных дел. Черчилль, тем не менее, высказал желание направить готовую формулировку о будущих границах Польши, которую он мог бы показать полякам. Тогда Сталин подчеркнул, что если Россия получит северную часть Восточной Пруссии, включая Кенигсберг, он согласится с линией Керзона как с границей между Советским Союзом и Польшей "Он сказал, что приобретение этой части Восточной Пруссии не только даст Советскому Союзу незамерзающий порт, но также обеспечит России небольшой кусок немецкой территория, которого, по его мнению, она вполне заслужила".
Практически вопрос о послевоенных границах Польши решила оккупация Польши Красной Армией. Но тот факт, что Черчилль и Рузвельт, союзники поляков, предложили отодвинуть границы к западу, не проконсультировавшись с ними, и пообещали Сталину поддержку, было предательством по отношению к полякам, точно так же, как и последующие их попытки модифицировать этот договор новыми дополнениями в интересах поляков, показались Сталину попыткой нарушить свое слово.
Из трех участников Тегеранской конференции у Сталина были самые большие основания поздравить себя, а энтузиазм советской прессы отражал его удовлетворение результатами. Он наконец связал союзников обязательством открыть второй фронт во Франции, и совместные наступления с запада и востока летом 1944 окончательно решили исход войны. В то же время он предотвратил таившуюся в предложениях Черчилля опасность возможного англоамериканского вмешательства, которое угрожало перспективной сфере советского влияния на Балканах.
Не встретило каких-либо возражений и его требование
* Линией Керзона называлась восточная граница нового государства Польши, предложенная министром иностранных дел Англии лордом Керзоном в 1919 году.
468
сохранить советские приобретения, закрепленные нацист-ско-советским пактом и план компенсировать Польше ее потери за счет Германии.
Менее всех причин быть удовлетворенным было у Черчилля, который уехал с чувством возрастающей тревоги за будущее и ощущением, что способность Англии влиять на ход событий все уменьшается. Для него было горько согласиться с таким заключением. Что бы там ни говорили о попустительстве Гитлеру в Мюнхене, Англия была единственной из трех держав, объявившей Гитлеру войну не дожидаясь нападения с его стороны. Лишь она боролась на протяжении почти двух лет в то время, как Сталин в соответствии с нацистско-советским пактом, продолжал поставки в Германию, что позволило Гитлеру не заключать мира после поражения Франции. Не располагая населением России или Америки, Великобритания была не в состоянии призвать такое же количество военнослужащих в ряды сухопутных войск, зато ее население было в большей степени чем в Германии охвачено мобилизацией,- включая англичанок,- и помимо того, что она сыграла ведущую роль в войне на Средиземноморье, в воздушной войне и в решающей Битве за Атлантику. Англия предоставила незаменимую базу и существенное количество сил, без которых англо-американская высадка в Европе и открытие второго фронта, которого так желал Сталин, никогда не стали бы реальностью. Тем не менее, как бы это ни было для него тяжело, но в Тегеране Черчиллю впервые пришлось осознать, что на заключительном этапе войны и при осуществлении послевоенного урегулирования мнение Англии будет весить меньше, чем мнение двух других держав.
Рузвельт, с другой стороны, остался вполне доволен. Он вернулся в Вашингтон с точно установленной датой начала операции "Оверлорд" и с твердым обещанием одновременного наступления советских войск. Не менее важным для будущего было обязательство Сталина вступить в войну против Японии и его согласие с предложением Рузвельта относительно создания международной организации. Это серьезно укрепило уверенность Рузвельта в том, что он установил личные отношения со Сталиным, которые продолжатся после войны и будут способствовать развитию американо-советского сотрудничества, от которого, он был уверен, будет зависеть прочное мирное урегулирование".
Алан Буллок. "Гитлер и Сталин. Жизнь и власть". Смоленск, Русич, 1994